Неуловимый директор

Неуловимый директор

      Помните, герой Клинта Иствуда в боевике вестерн, философски размышляет: «Справа Рохасы, – слева Борхесы, а я посередине, значит можно заработать». И как итог, стравливает между собой Рохасов и Борхесов и получает заветные пятьсот долларов.

Примерно таков сценарий директора столичного лицея им. «Алеку Руссо» Ирины Мунтяну. Пока Министерство просвещения и Дирекция образования, молодёжи и спорта г. Кишинёва гадают кто прикрывает произвол директрисы, Ирина Мунтяну успешно плетёт интриги – стравливая родителей между собой и с педагогическим коллективом.

Директора Мунтяну совершенно не заботят приказы Министерства просвещения. Они для неё не указ. Например, приказ за номером 972 от 12.12.2011 года «Об утверждении Положения о сотрудничестве образовательных учреждений с общественными объединениями родителей». 

Из приказа истекает лавиной беспомощность Министерства просвещения перед коррупцией и мздоимствованием которыми, как паршой пропитано всё наше образование. Но за что же родители платят, если экзамены на бакалавриат показывают – учащиеся не знают предмет, который изучали 12 лет! Результаты бакалавриата уже второй год вводят родителей в состояние шока. После них не понятно что делать – отправлять ученика на второй год только в двенадцатый класс или снова начинать с первого?

       Директора Ирину Мунтяну эти проблемы не беспокоят. Она озабочена тем, как взять под личный контроль родительские деньги. На протяжении полугода бродит утопая в интригах и склоках родительский и педагогический коллективы лицея им. «Алеку Руссо». Перевыборы сменяют перевыборы и всё это только с одной целью – назначить председателем Ассоциации родителей угодного для Ирины Мунтяну человека и взять под личный контроль общественные деньги. Я не случайно упомянул о приказе Министерства

просвещения.  Вот выдержка из него: Ст. IV п.12. Вмешательство руководящих лиц из образовательных учреждений и педагогического состава в сбор или реализацию денежных средств для объединения является грубым нарушением трудовых обязанностей и подлежит дисциплинарному взысканию.

       Но, для Ирины Мунтяну это не указ, у неё своё видение дележа родительских денег. И  Министерство просвещения и Дирекция растерялись поглядывая в сторону друг друга – кто же крышует столь прыткую директрису? Ничего не действует на Ирину Мунтяну – ни приказы Министерства, ни прямые призывы родителей соблюдать законы, ни комиссии Дирекции образования, молодёжи и спорта г. Кишинёва. А вот аферистическая жилка у новоиспечённой директрисы  работает безупречно. Новый проект Ирины Мунтяну просто великолепен и вызывает умиление. Два часа Ирина Мунтяну убеждала родителей Ассоциации о том, как она будет заботиться о школе, если они откажутся от участия в Ассоциации и создадут Попечительский совет. Ирина Мунтяну красиво рассказывала, как всё это будет прозрачно, потому что родители сами, добровольно будут ходить в банк и переводить деньги на счёт. Но какой? Конечно же, подконтрольный Ирине Мунтяну. Не моргнув глазом директриса объявила, я буду распоряжаться вашими деньгами только по вашему решению.  Дадите мне бумажку с вашим решением заплатить двадцать леев, я пойду в банк и заплачу ровно двадцать леев. И плевать Ирине Мунтяну на приказ «Вмешательство руководящих лиц из образовательных учреждений и педагогического состава в сбор или реализацию денежных средств для объединения является грубым нарушением трудовых обязанностей и подлежит дисциплинарному взысканию.» Законы писаны не для неё!

Красиво, правда? Ни один следовать по коррупции не подкопается. Сами пошли, сами перечислили, а под что, и кто будет отвечать за расходование – это уже не их дело – доверимся слову директрисы.

       В результате журналистского расследования пришлось проверить «честность» директора Ирины Мунтяну. Вот некоторые факты. Штатное расписание лицея испещрено мёртвыми душами. Родительская Ассоциация оплачивает круглосуточную охрану лицея наняв охранное агентство, но у Ирины Мунтяну припасены три ставки сторожей оплачиваемые бюджетом и эти ставки регулярно получают доверенные люди. Та же ситуация и со ставками уборщиц. Их в штатном расписании аж 12!!!, но работают всего четыре, а остальные мёртвые души – приближённые Ирины Мунтяну, и родственники некоторых приближённых к телу директора учителей.

Есть и примеры, как директор Ирина Мунтяну прикрывает проворовавшихся учителей. Достойная ученица директора Алла Григорив забрала родительские деньги из фонда класса и купила телевизор, но не поспешила привезти в класс, а сразу отвезла к себе домой. Детям она сообщила примерно следующее – родительских денег не хватило, ей пришлось добавить собственные и пока родители не вернут разницу, телевизор она не отдаст. Как вам? Хороша!

Год спустя та же Алла Григорив собрала с родителей деньги, чтобы сделать фотографии детей. Обставлено было всё красиво – дети нарядились, приготовились и даже прошли фотосессию, но как итог – не увидели ни фотографий, ни денег. Когда же родители потребовали директора разобраться то Ирина Мунтян и в этой ситуации показала себя блестящим организатором афёры. Она тут же собрала группу из четырёх родителей и подговорила их заступиться за вороватую учительницу. Только Ирина Мунтяну забыла, что по этому поводу есть статья закона в Уголовном кодексе предусматривающая уже уголовную ответственность «за создание группы содействующей сокрытию преступления».

Вот с такими директорами нам родителям приходится иметь дело пока Министерство просвещения и Дирекция образования, молодёжи и спорта поглядывают друг на друга – кто же крышует Ирину Мунтяну?

А может пора МВД и Управлению коррупции заняться прыткой директриссой?

Жучка

Георгий Каюров

Жучка

Рассказ

      Последние несколько лет девятого мая Панкрат Лукич надевал старенькую, выцветшую гимнастёрку, на которую были прицеплены две медали и орден Красной звезды, и садился на лавочке у своего двора. Затем он отстёгивал от левого колена новенький деревянный протез и прятал сзади за лавкой, а только потом надевал пилотку. Из нагрудного кармана неизменно доставал пожелтевшую карточку, с округлившимися от времени краями.

      Всё это мне предстоял увидеть лично и познакомиться с ветераном, а пока за окнами автомобиля проплывали изумительные ландшафты пересечённой местности Молдавии. Я ехал в обычную творческую командировку.

      На юге Молдавии я часто бываю – собираю материал о нравах и традициях бессарабцев. Встречают меня всегда доброжелательно. Так было и в этот раз. Председатель сельсовета прикрепил ко мне, довольно, я бы даже сказал чересчур, общительную свою сотрудницу Меланью Дмитриевну. За первую половину дня мы с ней успели посетить несколько семей, в которых жили старики старше девяносто лет и которые помнили много интересного. Услышав уникальные свидетельства, и всё скрупулезно записав, я готов был отправиться в обратную дорогу. Направляясь к сельсовету, Меланья Дмитриевна развлекала меня деревенскими сплетнями.

      – Желималайка! Доброго дня! – неожиданно выкрикнула моя сопровождающая, когда мы поравнялись со странным стариком, с описания которого я и начал рассказ, забегая вперёд. Тот только помахал в ответ какой-то пожелтевшей бумажкой, прищурившись в улыбке.

      – Кто это? – поинтересовался я.

      – А, наш ветеран, – потрепав в ответ рукой, пояснила женщина.

      – Что за странное прозвище – желималайка? – меня что-то подталкивало – не обойти вниманием этого старика, как выяснилось – ветерана Великой отечественной войны.

      – Такая у него фамилия – Желималай, – с охотой пояснила женщина. – Толи турецкая, толи гагаузская, бог его знает.

      – Семья у него есть?

      – Была. Вдовый он, – останавливаясь и глядя на старика, отвечала моя  сопровожатая. – Дочка с зятем живут у вас в столице. Все Желималай. И внучка Оксанка Желималай, работает где-то в банке, кассиром, что ли? Не знаю точно.

      – Как же фамилия зятю перешла? – удивился я.

      – Попробовал бы не взять, – больше выдав мысли вслух, проговорила женщина, а для меня пояснила, – Дочка у Желималайки, баба что надо. Всё у неё в кулаке, в бабку Лукерью, мать Желималайки, пошла характером и нравом, – с гордостью за весь женский род, с охотой рассказывала женщина. – Её, старый Желималай, отец Панкрата, откуда-то из Сибири привёз, – настоящая была русская баба, – и уже с лукавинкой в глазах тише добавила: – Да у Славки фамилия была не звучная, не совсем мужская – Попа. Лучше уж Желималай.

      – А где он воевал? – меня стала занимать судьба старика сидящего напротив и словно нас не замечающего.

      – Да какой он вояка?! – с иронией продолжала женщина. – Две медальки. Вон у нас ветераны, как покажут по телевизору, вся грудь в медалях и орденах, места свободного не найти. На солнце сияют как новогодние ёлки, – и уже адресовала ветерану. – Костыль новый надел?

      Ветеран снова заулыбался и немо закачал головой, помахивая всё той же бумагой.

      – Не только фамилия и сам странный человек, – усмехнулась женщина. – Сделал пять лет назад новый костыль, и только раз в году на праздник надевает, а ходит в стоптанном старом.

      – Вы пока ступайте, – мне не хотелось больше слушать хоть и забавную, но всё-таки вздорную бабу. – Я дорогу найду. Встретимся в сельсовете.

      – Желималайка! Встречай! К тебе гости! – убегая, прокричала женщина. – Писатель из Кишинёва!

      – Ступайте! – с лёгким раздражением, выпроводил я женщину.

      Известие о том, что к нему идёт писатель, ободрило ветерана, он приосанился и уже не сводил с меня глаз.

      – Можно? – показал я рукой на свободный край лавочки.

      – Будьте любезны, – с достоинством пригласил Панкрат Лукич, и показал, куда я могу сесть, погладив дорожку, застилавшую скамейку.

      Ветеран оказался охотлив к разговору и за словом в карман не лез. Рассказывал интересно и красочно. Я едва успевал записывать. Всю беседу меня не оставляла в покое фотография, которой размахивал старик, подкрепляя свои слова и которую я принял за листок бумаги.

      – Что это за фотография у вас в руках, – наконец не выдержал я.

      – То моя боевая подруга, – с гордостью произнёс Панкрат Лукич и долгим взглядом посмотрел на изображение, а потом постучал фотографией по груди и сказал: – Это её орден! – и, задумался.

     Я старался не мешать, терпеливо ожидая, когда же старик похвалится своей боевой подругой. С большим интересом я разглядывал лицо собеседника. Неожиданно он оживился словно что-то вспомнив, и повернул ко мне фотокарточку. Не стану скрывать, я пристальнее всмотрелся в глаза старика – всё ли у того с головой в порядке? Со снимка на меня смотрела безобразного вида пучеглазая собака.

      – Это моя Жучка, – с гордостью сказал ветеран, оставляя мне время побыть в недоумении.

      – На фронте я был кинологом, – начал свой рассказ Панкрат Лукич. – Со всей страны нам свозили собак. В основном овчарок, но и всякие породы попадались. Мы их дрессировали под танки мины подкладывать. Такой приказ был, – вроде себе в оправдание пояснил ветеран. – Наших солдатиков берегли. А нам каково? Только к очередному собаке привыкнешь, а тут на смерть её посылать. Каждая радуется перед заданием. Скулит, скачет, рвётся исполнить всё, что прикажет инструктор, а не догадывается бестолковое животное – на смерть идёт. Мы же их как тренировали? Надеваем пояс на грудь и собака должна под танк подползти и замереть. Для дрессировки использовали подбитый «Тигр», были и самоходки, но в основном «Тигры». Выполнила задание, получай лакомство – колбасу или сахар.  На боевое задание отправляешь пса, и места себе не находишь, он же думает, всё это игрушки, выполнит, что приказано и прибежит за лакомством, – ветеран тяжело вздохнул, чтобы перевести дыхание. Было видно – и спустя годы ему тяжело об этом вспоминать.   

      – Как-то прибилась к нам дворняжка, – продолжил он. – Чтобы коротко описать её, так скажу – когда бог делал собак, то на ней решил отдохнуть. Коротконогая, пучеглазая, прикуса нет, тело длинное, уши в разные стороны. Тьфу, не собака! Вот оно творение божье, – и ветеран снова протянул мне фотографию. Убедившись, что я внимательнее рассмотрел и удостоверился в его словах, продолжил. – Я сразу смекнул – сука. Наши кобели уши навострили и рвутся, вроде как в драку, но вижу настрой у них не забиячный. Думаю, нам ещё приблудной суки не хватало в подразделении, своих о двух ногах мало, – глядя на меня с прищуром, старик хитро заулыбался. – В общем, прижилась она у нас. Стали подкармливать. Собаки наши были на полном армейском довольствии, – важно подняв палец, уточнил Панкрат Ильич. – Нам могли урезать, а собакам полный пансион и мясо, и каша, и погулять, – старик покачал головой, словно соглашаясь с командованием, и продолжил. – Прозвали мы её Жучка. Жила сама по себе, но каждый раз вместе со всеми выходила на плац. Как-то, с моим помощником заметили, наша Жучка всё повторяет за кобелями. Те ползут и она ползёт. Те подбегают надевать нагрудник и она подходит и так, в сторонке стоит рядом, навроде, как, чтобы заметили и ей надели, а потом вместе со всеми кобелями ползёт под танк. Только наши кобели ползут под сам танк, а ей места нет, так она приноровилась и подползает сбоку, ложится у гусеницы и замирает. Делает всё как положено по науке дрессировщицкой. Морду кладёт на лапы и даже глаза закрывает. Вроде, как удовольствие получает.

      Мне ещё напарник говорит: «Лукич, надень-ка на неё нагрудник, посмотрим, как выполнит задание». Как же на неё овчаричий нагрудник надеть?  Если наша Жучка любой овчарке по колено. Решили мы пошить для неё специальный нагрудник по её убогому размеру. Подумали, пусть божья животина развлекается.

      Никогда не забуду, сколько было визгу и лая, когда мы вместе со всеми кобелями надели на нашу Жучку её личный нагрудник. Она скакала и лаяла так, что собаки во всех вольерах всполошились и подняли такой лай, насилу угомонили. Тут мой напарник снова пристаёт. Лукич, говорит, давай проверим, как справится с заданием Жучка. Недалеко от нашего подразделения, на опушке стоял подбитый немецкий танк. Давай, говорит,  отправим Регдая и Жучку, кто первый подложит мину, тот и победил. Регдай – это был наш самый лучший пёс из племенных немецких овчарок. Команды выполнял безупречно. Мы его всё попридерживали, не отправляли на задание. Жалко было, хороший собака. Потехи ради решили, пусть мужики позабавятся. Война кругом, радости какой мало.  Снарядили наших воинов… – неожиданно ветеран умолк и долго посмотрел вдаль, словно желая заглянуть в прошлое. – Вот, что важно, чтобы пробраться к тому танку, надо было речушку переплыть. Она в низинке протекала, мы туда за водой ходили. Для человека не значительная, по пояс, а для собаки – преграда. Думаю, утонет наша Жучка в этой самой речке. Нагрудник утянет на дно. Мы же всё решили по-настоящему, как положено, по весу мины закрепили мешки с песком, – ветеран с любовью посмотрел на фотографию и воскликнул. – Ох, ты моя дорогая! В общем, дали команду. Собаки приготовились. Смотрю на Жучку, а она с меня своих выпученных глаз не сводит. Я подумал, поняло животное, что на глупую смерть посылаем, сказать не может бессловесная тварь, так корит взглядом. Отвернулся от стыда и крикнул – вперёд! Рванули с места наши собаки. Регдай голову пригнул, к земле прижался и рысью напрямую к танку. Жучка же, ушами по ветру размахивая, куда-то в сторону как дала стрекоча. В траве утонула, только след видно, как стремительно движется. Летит пулей, но не к танку, а вбок. Всем подразделением потешаемся, а я про себя думаю и слава богу, жива останется скотина. Регдай уже скрылся из виду, значит спустился к речке, глядим, и Жучкин след простыл. Ребята наши выглядывают, на той стороне ищут Регдая, про Жучку даже не думают. Все болеют за лучшего кобеля. Мне за Жучку обидно стало, махнул рукой и отвернулся, чтобы не быть свидетелем её позора. И тут крик: Лукич, гляди, гляди! Смотрю, а на той стороне, с левого боку летит пулей к танку наша Жучка, а Регдая не видать. Это божье безобразие уже заползла под танк, а Регдай только появился, но с другого боку и тяжело так, взбегает в горку. Он ещё издали заметил под танком Жучку, а та его встречает – хвостом виляет. Они обнюхались и сели ждать нас. Мы ничего не понимаем, как такое могло получиться? Все с мест посрывались и кинулись бежать, но не к танку, а в сторону, куда рванула Жучка и какое было наше удивление, переросшее в восторг, когда мы увидели – почему Жучка побежала туда. Там через речку лежало дерево. Пока наш Регдай переплывал речку и его отнесло течением, наша Жучка быстренько переправилась по дереву. Мужики стали подтрунивать над Регдаем, а он понимает, голову пригибает, стыдится, значит. Неделей спустя погиб Регдай. Подорвал Тигр немецкий, – ветеран даже пилотку снял, отдавая честь. – Зато Жучка выглядела победительницей – голова высоко поднята, уши на ветру развеваются, губа верхняя вздёрнута, вроде улыбается.

      – Много собак было? – поинтересовался я пока ветеран собирался с мыслями.

      – Много, – Панкрат Лукич снова покачал головой. – Когда война закончилась, я так обрадовался за наших собак. Мне говорят, за людей радуйся, а не за тварей земных. Как же? – вот ты писатель, так и скажи прав я или нет? Люди сами себе войну придумывают, а животные бессловесные, спасая человеческие жизни, гибнут. Думаешь под танк кинуться не страшно? – старик замолчал, пристально изучая моё лицо, но мне нечего было ему ответить.

      – Ещё был случай, – неожиданно ветеран приободрился. – Отправились мы в разведку. Посмотреть надо было на местности, где танки противника пойдут. Жучка за нами увязалась. Я её гоню обратно, она отбежит, а потом глядим, она между кустов потихоньку крадётся следом. Что ты с ней ни делай, а малоуставная собака была. В общем, нервничаем, демаскирует нас собака. Тут ещё на нашу погибель дозор фашистский идёт. Откуда взялся, ума не приложим. Заблудился что ли? Нас двое с винтовками и мы налегке, а те до зубов вооружены и с автоматами. Ну, думаем, конец настал. Дворняга проклятая залает и нас выдаст. Залегли, я полный рот травой набил, чтобы от отчаяния не закричать, с жизнью прощаюсь. Жучку всем сердцем проклинаю – из-за паскудной собачонки погибнем. Ругаю себя, зачем оставил на базе, надо было давно пристрелить, тем более по уставу не положено, боевых собак дезорганизует. В общем, чего только я не передумал. Вдруг, в кустах возня и лай Жучки на всю округу. Немцы оживились, затворы автоматов передёргивают, затопотали, побежали, значит. Ну, думаю всё, обнаружили нас, конец пришёл. Прислушиваюсь, а топот отдаляется и где-то поодаль короткими очередями из шмайсеров начали палить. Мы ноги в руки и ходу. Несусь без оглядки, а слышу, меж выстрелов лай Жучки и гогот солдатни фашисткой. Бегу, а сам думаю хана собаке. Это же надо, тварь убогая, а спасла нам жизни. Получается, отвлекла врагов и за собой увела подальше от хозяев.

      Возвращаемся к своим, сам не свой, места себе не нахожу. Все с расспросами, что да как? Молчим, на душе муторно. Мне вдвойне – почём зря хулил собаку, а она вот какая геройская оказалась – ценой жизни своей нас спасла. Стыдно стало, хоть иди за вольеры и стреляйся.

      Мне командир говорит, а мы, мол, думали вас обнаружили, Жучка сама в лагерь вернулась. Меня как ошпаренного подкинуло. Побежал, кричу Жучка, Жучка, еле отыскал. Сидит себе за вольерами, спряталась, глаз долу, даже хвостом от радости не машет. Подхожу к родимой, слёзы на глазах, Жучка, Жучка, ты моя милая, дорогая собака! На колени падаю, обнимаю её, а про себя прощения прошу. Про себя, потому что вслух стыдно и сказать, что собаку проклинал, а она вот значит, какая оказалась, – ветеран замолчал, задыхаясь от комка, подступившего к горлу. Я тоже не находил слов потрясённый откровенными признаниями. Даже не вспомню, долго ли мы так сидели, каждый думая о своём, но Панкрат Лукич всё-таки продолжил.

      – Однажды, сам командующий фронтом приехал к нам. Долго в штабе совещались. Вызывают меня. Жучка бежит рядом. Она всегда со мной везде ходила. Привязалась. Я в штабе два часа пробыл, выхожу, а она сидит у двери, ровно на часах и ждёт. Встала и пошла следом, будто и не было двух часов. А приглашали новое задание поставить. Мол, так и так, надо партизан, в тех краях воевавших, выручить, ответственная задача перед вашими питомцами поставлена. Нужна собака, которая под машину какого-то важного немецкого генерала, мину подложит. Зверь тот генерал, много партизан извёл, и готовил новую операцию против них, – умолк ветеран и надолго задумался, поглаживая культю. Тяжело вздохнув, продолжил. – Мой командир говорит, только твоя Жучка сможет такую задачу выполнить. У меня сердце и остановилось. Я за это время прикипел душой к этому собачьему безобразию, души в ней не чаял, она как семья моя была и тут на смерть. Много же собак хороших. Вон, наш Рекс был такой матёрый, если бы не получилось мину подложить, так он зубами там в машине всех порвал бы. Уговариваю командира, стараюсь переубедить, но тот, ни в какую. Жучка идёт на задание и всё тут, стоит на своём командир. Чуть под трибунал не угодил. Настал назначенный день. Снарядили мою родную. Всем подразделением прощаемся с ней. Она бестолковая тварь радуется, пялит свою пучеглазую морду, хвостом виляет, места себе не находит от радости, носится по всему двору. Думаю, дура ты дура. Вечером пришли за нами сопровожатые партизаны и небольшим отрядом выдвинулись мы за линию фронта. Притаились в леску в укромном месте у большой деревни, – его нам партизаны заблаговременно приготовили – залегли и ждём, в бинокль за деревней наблюдаем. Туда, значит, должен генерал приехать. Над сельсоветом флаг немецкий развивается, штаб у них там. Немчура снуёт туда-сюда, по всему видно ждут начальство. Подходит назначенный час, немцы люди пунктуальные, мы с Жучкой выдвигаемся к околице, и как только автомобиль с хромированной решёткой въехал на площадь перед сельсоветом, даю команду Жучке – вперёд. Она как пуля влетела в густую траву и исчезала, только слышно как шуршит её тело удаляясь. Сам во все глаза гляжу – только бы успела? Понимаешь, взрыв – это сигнал к всеобщей атаке. Партизаны окружили деревню и ждут на изготовке. Автомобиль застыл, и никто не выходит. Думаю, может, нет там никакого генерала? Зря собака погибнет. А это они адъютанта ждали, который должен дверцу открыть. Не знаю, что на нашло, только вдруг меня подкинуло, мысль прострелила – погибну вместе с собакой и генерала с собой заберу. Не будет у меня спокойной жизни после её смерти. Через плетень перепрыгиваю и к машине. Немцы пока сообразили, а Жучка в это время нырь под машину, и взрыв. Помню только огонь и меня как шибануло, и промелькнуло в голове – хоть на мгновение увидеть мёртвого генерала и можно спокойно умереть, – ветеран снова прервал свой рассказ. От долгого разговора он стал уставать и нуждался в отдыхе. Передохнув продолжил.

      – Очнулся я в госпитале. В глазах мутно, начинаю понимать – живой, но где я? В плену или на том свете? Взрыв, когда прогремел, меня контузило и взрывной волной откинуло. Потом, когда всё закончилось, партизаны подобрали и в госпиталь переправили. Побили всех немцев, машину разворотило так, что никто не выжил. В глазах стало проясняться, смотрю, а передо мной сидит полковник. Не наш полковник, чужой и смотрит так по-доброму, я даже сказал бы весело. Как только я глаза открыл он и кричит: Сестра, очнулся! Сестра прибежала, подушку мне выше приподняла, чтобы полковник мог со мной разговаривать. Тот и говорит, мол, спасибо вам Панкрат Лукич, вот вам награда ваша и кладёт мне на грудь коробочку с орденом Красной звезды. Я стал соображать – живой! Как такое могло случиться? Взрыв был мощный. Ведь я уже с жизнью попрощался, а тут госпиталь? Вспомнил про мою Жучку и слёзы сами ручьями как потекут – значит я выжил, а она погибла. Полковник давай меня утешать. Он думал я от радости плачу, а я по Жучке слёзы лью. Он мне в руки коробочку с орденом подсовывает, а у меня руки не держат, силы покинули меня. Руки сваливаются и свисают с кровати. Тут мои глаза на лоб начинают вылазить. Полковник перепугался. Кричит снова – сестра, сестра, что-то с больным! А я поверить не могу, чудится мне или всё это сон – чей это шершавый язык лижет мою руку? Сестра вбегает в палату, и я слышу она говорит: «Это его собака, товарищ полковник. Его как привезли, она от кровати не отходит. Мы её подкармливаем, пусть сидит. Она не мешает. Когда надо выйдет тихонько и так же тихонько возвращается».

      Это была моя Жучка. На всю жизнь осталось для меня загадкой, как Жучка уцелела. Я много раз с нашими мужиками-минёрами прикидывали, как такое могло случиться? По-видимому, нагрудник зацепился за что-то под машиной, и Жучка выскользнула из него. Машина не танк, низкая, вот по этой причине и случилась такая спасительная штука. Жучка же наша не дура, поняла, что освободилась от опасного груза и сквозняком в другую сторону пролетела.

      – Что было потом с Жучкой? – я был покорён услышанной историей.

      – А что с Жучкой может случиться после того, как взрыв её не взял? Вместе со мной комиссовали. Беспородных не положено держать в питомнике. Только Жучка иной раз и породистому псу, а то и человеку по уму фору даст. После того взрыва мне ногу и оттяпали. Приехали домой. Да вон она, – указал головой ветеран. – Как и положено, сторожит дом.

      Только теперь я разглядел массивный железный крест, который принял по началу за столб-ограждение, чтобы автомашины не подъезжали близко к калитке.  На кресте была сделана сваркой надпись – Жучка!

Мамочек-кормилиц в загон!

     На днях Министерство здравоохранения Республики Молдова в лице Светланы Котеля выступило с заявлением о том, что будут организованы на предприятиях комнаты для того чтобы матери могли кормить грудью новорождённых детей. Светлана Котеля пространно порассуждала о полезности подобного новшества и как один из аргументов привела то, что кормление грудью напрямую связано с умственными способностями будущего человека. Сразу хотелось спросить мадам Котелю, а откуда столько дураков и умственно отсталых вокруг? Наверно оттого, что матери их не кормили грудью в отдельных комнатах? Спорное утверждение вот по какой причине – многих великих матери не кормили грудью. Куда больше я знаю людей, которых матери кормили грудью до двух, а то и до трёх лет, но что-то они не блистают! Хотя, интересная гипотеза, как может быть связаны умственные способности с кормлением грудью, но не об этом сейчас.   

      Вернёмся к мадам Котеля и иже с ней. А вас, мадам Котеля  и изобретателя подобного новшества кормили грудью в отдельных комнатах или хотя бы вообще – матери кормили вас грудью? Иначе как такая абсурдная инициатива могла возникнуть в ваших головах? Давайте представим, как это будет выглядеть. Отвели и обустроили комнату на предприятии для кормящих мамочек. И что дальше? Откуда в комнате возьмутся их дети? По-видимому, по проекту мадам Котеля  и её коллег из Министерства здравоохранения, мамочки-роженицы, сразу после родов должны с новорождённым дитя отправиться на работу? Уложить дитя в комнате для кормления и отправляться в цех или кабинет и спокойно работать. И то верно, зачем же нервничать? Об их детях позаботилась мадам Котеля со товарищами. Младенцы лежат себе спокойно в отведённых комнатах и ждут кормления. Прибежала мамочка – младенцы покушали, покакали, пописяли и снова лежат себе спокойно и ждут отведённого мадам Котеля часа.  Я представляю тот раздирающий смех, которым, поперхнулись мамочки-кормилицы читающие эти строки. Может мадам Котеля предусмотрела, что детей буду приносить на работу к матери-кормилице? Но кто будет приносить – муж, мама, няня, соседка? Кто? Кормить дитя надо не менее пяти раз в день и что же делать? Тут не наодеваешься, чтобы пять раз через весь город носить дитя туда и обратно, только для одного кормления. С таким режимом угробишь дитя. Проще абортом обойтись.

     Затем, мадам Котеля с очень серьёзным лицом сообщила ещё об одном радостном нововведении – кормящим мамочкам разрешат отлучаться с работы домой, чтобы покормить грудью новорождённого. У меня вопрос к мадам Котеля – вы мадам рожали дитя? Кормили его грудью? Вообще, вы знаете, что такое вырастить дитя? Или вы как и министр образования Майя Санду – ни дитя, ни кутя, ни х.. и сидите себе в министерских кабинетах и облагораживаете жизнь матерей? У вас в министерстве, хотя бы удосужились смоделировать, как будут на практике работать ваши инициативы? Давайте посчитаем. Роженица живёт на Чеканах, а работает на Скулянке на швейной фабрике. Кормить дитя надо пять раз в день, а то и шесть-семь. Возьмём среднее число раз – пять. Итак, мать покормила дитя в семь утра и стремглав убежала на работу, чтобы за час добраться до работы. За это время дитя лежи смирненько – не плачет, не какает, ни писяет, а если и не выдержит то лежит в какашках и спокойно ждёт. ;) Через три часа надо матери вернуться, чтобы покормить ребёнка. Это значит, мамочке надо выйти с работы (временно, как предполагает мадам Котеля) хотя бы в 9.30. В 10.30 мать доберётся домой и потратит полчаса, чтобы покормить дитя. Полчаса – с учётом того, что она всё будет делать стремительно и дитя как по команде (предусмотренной мадам Котелей) вцепится в грудь и отсосёт всё молоко и тут же заснёт. Потому что матери надо вернуться на работу. Ещё час на дорогу. Итого, наша подопытная кормилица прибудет на работу около 12.00 часов. Покормила в 10.30–11.00., а очередное кормление наступит уже через два часа – в 14.00. То есть поработать она сможет всего-то час-другой и снова надо бежать через весь город, чтобы кормить ребёнка. И сколько так набегаешься?

      По-видимому, Министерство здравоохранения решило уничтожить свой народ в самом зародыше в прямом смысле этого процесса.

Майя Санду, случайно не наследница Геббельса или Гитлера?

Георгий Каюров

Майя Санду, случайно не наследница Геббельса или Гитлера?

«Низшие нации не должны допускаться к образованию.

Они должны знать простой счёт,

уметь расписаться за полученные вознаграждения

и понимать приказания хозяев».

Адольф Гитлер

      Министр просвещения Республики Молдова Майя Санду на правильном пути. Истинного арийца не должно волновать то обстоятельство, что в государстве низшей нации падает уровень образования, народ нищает, молодёжь перестала стремиться служить родине, а ищет любые пути вырваться в Европу подмывать геморройные зады их старикам.

      Результаты бакалавриата ужасают, но только не министра просвещения Майю Санду. Она, с экранов телевидения, спокойно заявила, мол надо наполнять профессиональные школы, мол нашей стране нужны рабочие профессии.  И, в общем-то, мадам права. Десятки тысяч чиновников просиживают штаны в кабинетах, а экономика страны не подъёмна – мёртвая. В Бухаресте хватит чиновников на всех. Остальных надо отправить заниматься своими прямыми обязанностями – грести навоз.  Для этого занятия зачем образование? Не будем утруждать и чиновников из Бухареста, попросим навесить на нас один единственный закон – Бери больше и кидай дальше!

      Ещё пару лет назад, когда Майя Санду возглавила министерство просвещения, меня поразило её заявление, оно прозвучало примерно так – меня зарплата не интересует. Я тогда с иронией подумал, хорош министр! Как же ты будешь руководить учителями, которых нищенская зарплата очень даже интересует! Но Майя Санду стала набирать обороты и уже программно сообщила о своей концепции перспектив для молодёжи. Из неё следовало – до девятых классов государство будет обучать в обязательном порядке. Помните из цитаты? «Они должны знать простой счёт, уметь расписаться за полученные вознаграждения». На лицейский уровень должны перейти не все, а за минусом 25% учеников. После двенадцатого класса надо отсеять еще 75%. Ещё напомню из цитаты партайгеноссе Адольфа Гитлера «Низшие нации не должны допускаться к образованию».

      Наша молодёжь не представляла реальных планов министра просвещения Майи Санду на их судьбу – грести навоз, а решила побороться и испортила показатели – аж 44% сдали удачно экзамены на бакалавра. Интересно, как поступит с излишками министр просвещения? Это будут газовые камеры или сразу в крематорий? Я рекомендую организовать шарашки, как у Сталина. Может за счёт шарашек сможем поднять экономику?

      Допустим, ужесточённый контроль, это способ справедливого отсева. Посмотрим на этот отсев и с другой стороны. Если 66% не сдали экзамены на бакалавра, значит, учителя их плохо учили? Какие выводы будут сделаны в отношении учителей?

      На ум не могу взять, что плохого в том, что человек достаёт собственные деньги и учится в вузе? Даже если он не пойдёт после окончания вуза работать по профессии, что плохого в том, что он получит высшее образование? Разве плох официант с высшим образованием? Вот в США наши профессора в ресторанах шинкуют овощи для салатов, зарабатываю по 9 долларов в час и довольны. Более того, они рады находиться в компании просвещённых людей и помимо шинковки обмениваются знаниям, общаются, строят планы и может быть делают даже открытия, которые останутся в США.

      Наши же профессора получают по 1,3 долларов в час и какое образование они должны дать? Да у них от круглосуточного процесса мздоимствования, чтобы хоть как-то удержать минимальный прожиточный минимум, нет времени даже на одну полноценную лекцию.

      Мне интересно, а сама министр просвещения Майя Санду соответствует занимаемой должности? Ведь она не по конкурсу заняла должность, а по партийному списку! ;)

      Попрошу прощения у читателей. Только к концу статьи я сообразил найти биографию Майи Санду. Вторую статью пишу на тему образования в Республике Молдова и второй раз меня не покидает странное послевкусие – что же с этой Майей Санду? У неё всё в порядке? Все точки над и расставила биография министра просвещения. Она просто обязана всех нас и наших детей ненавидеть. Она же неудачница!!! Девочка из глухого села! Небольшого росточка – её рост около полутора метров. 42 года! Детей нет! Мужа нет! Как она может понимать нас родителей? Она знает, что такое недосыпать по ночам, страдать, когда болеет твой ребёнок, переживать за эти чёртовы экзамены и тесты, водить в любую погоду ребёнка на спорт, танцы, кружки, радоваться его победам и успехам, огорчаться неудачам. Кто она вообще такая – эта сельская девочка, чтобы ставить эксперименты на наших детях и определять – могут они учиться или им надо идти и грести навоз? Ведь это её занятие с детства и потому она хочет отомстить всем детям и заставить и других грести навоз! Что же она окончила? В 1989-1994 – Академию экономических наук Республики Молдова, факультет менеджмента. В двухтысячные годы это учебное заведение стало набирать вес, как высшее учебное заведение. А вот в конце восьмидесятых – это был кооперативный техникум, который переименовали в высшее учебное заведение с тем же среднеспециальным педагогическим составом. Будущая министр не пошла поступать в настоящий вуз союзного значения – в госуниверситет, в политех, в мединститут или хотя бы в сельхозинститут – экономика его профильная наука, а пошла по наилегчайшему пути сельской девочки – изучать экономику в хилое, на тот момент, учебное заведение.

На сегодняшний день и заслуг у Майи Санду только в том, что она имела отношение к Всемирному банку в США, а это значит находится под пристальным оком ЦРУ. Для этой организации – неудачники – самый тот материал! И даже если представить, что Майя Санду – сельская девочка – доросла до высот и поймала бога за бороду, то почему же она хочет помешать такой же сельской девочке достичь тех же высот или пойти ещё выше?

Кстати, а учителей, которые учили Майю Санду уволили с работы, ведь нерадивость налицо.

Кто её назначил министром просвещения? Только не США, побойтесь бога!

Президент всея Земного шара

     Помните, кого народ начинает ругать? Кого назначили начальником! Правда похожая ситуация с главами некоторых стран. Ругают Путина, как своего начальника. Обаме дай так он от злобы и пыль за Путиным будет затаптывать.

     Владимир Путин сегодня выступал перед расширенным Советом безопасности. Таким Путина я никогда не видел. Даже когда затонула подлодка «Курск», а это «крепкое» ЧП для «зелёного» руководителя страны, и то Путин удержал удар. Его не волновала истерика некоторых горлопанов – мол, почему Путина там нет, а сидит в Москве? Спустя время Владимир Владимирович спокойно объяснил: «Чтобы не мешать специалистам заниматься спасением подводников».

      И вот, на протяжении всех путинских лет вижу Владимира Владимировича спокойным, уверенным, за словом в карман не лезущим, человеком слова и дела, таким надёжным. Сегодня Путин был другой. Я не знаю, какими усилиями ему удавалось сдерживать тот клокочущий вулкан гнева на абсурд, который создают вокруг него и России руководители некоторых стран. Видно было и то, что больше всего его терзает непонимание тех своих соотечественников, которые за деньги этих самых руководителей некоторых стран «долбают» Россию ещё изнутри. За каковы же коврижки?

     Путин-моралист оказался заложником Путина-законника. О чём это я? Вот Сталин был моралистом и жил очень далеко от закона. Его мораль была очень простой и ясной – не любишь Россию – забрать гражданский паспорт и все документы и со справкой выдворить из страны. Ровно так, как поступают США. Вякнул в адрес США Бобби Фишер, его тут же лишили гражданства. Сноуден рот открыл – паспорт гражданина США аннулировали. Путин… да что там Путин! Россия терпит тех кто не любит её же! Ну не нравится вам Россия, пожалуйста, объятия США открыты. Они вам и Нобелевскую премию прилепят, и Буккеров надают и… чего ещё пожелаете? Всё получите.

     А вот Путин был сегодня другой. А почему нет? С Обамой поговорит, вроде всё тот понимает и соглашается и, даже разумные говорит слова, а выйдет на лужайку, словно подменили. Ведь абсурд состоит в том, что разговаривают по телефону, и никто не слышит, а выступает Обама перед камерами и чушь несёт на весь мир. Как у нас в детском доме сказали бы – чистый ушастый! Ну, что это за обезъянничание? Ну, хочешь глупость сделать и посмешить народ, так залезь на пальму и съешь банан. В Молдавии Юрий Рошка, с подачи США сидел на дереве, и ничего, стал депутатом Парламента.

     С Меркель Путин раз пять говорил и пару раз встречался. Нет, она вышла и сморозила: «Надо Россию санкциями наказать». Невольно обращаешься к доктору Геббельсу и начинаешь присматриваться к внешности Меркель. А мадам, вообще-то, арийской крови? Гордость, чувство достоинства, зов предков есть в ней? Хочется адресовать вопрос Владимиру Путину – Зачем Вы сняли вопрос долгов (моральных) с Германии за преступления во время Великой отечественной войны? Помните Ваше тогдашнее выступление? Я хорошо его запомнил. Даже с облегчение тогда выдохнул, подумав – здорово! Нельзя стомиллионный народ Германии столько лет держать на коленях. Молодец Путин! А на поверку дня получается – надо чтобы потомки Гитлера оставались на коленях. Иначе они начинают примерять сапоги с кованой подошвой.

      С президентом Франции всё понятно, Путин для него староват, он больше по мальчикам, но и то, оказался мужиком – юлит, бегает по углам, прячется от Обамы, и подгоняет рабочих на верфях, чтобы быстрее делали «Мистрали». Передаст России и умыл руки. Хоть за это спасибо ему.

      В США так построена вертикаль власти, что без оглядки на президента ни ЦРУ, ни АНБ, ни Пентагон никогда ничего не сделают. В отношениях с Россией оно стократ подумают и особенно будут бояться звонка президента России. То что после сбитого Боинга 777 Путин тут же позвонил Обаме – это был верный ход. Путин показал ЦРУшникам – он знает их правила и инструкции. Надеюсь, физиономисты ЦРУ растолковали Обаме мимику Путина во время его выступления на Совбезе. Пишу об Обаме и кровь стынет. Не от страха, а от гнева – дать добро замочить самолёт с трёхстами людьми!!! Это нормальный человек? Я понимаю – геополитика, стратегия, интересы, мировое правительство. Всё понимаю, но как можно цинично отдать приказ сбить самолёт с людьми. Это же не были вооружённые боевики. Это был самолёт с гражданами лояльной США страны – Нидерландов (почти 200 человек). А не спятил ли Обама? Может отправить его к Кеннеди посоветоваться?

     Американская истерика яркое подтверждение того, что США проигрывают по всем направлениям в мировой политике. Триста лет живут соседями с Латинской Америкой, а те ненавидят США лютой ненавистью. Ещё бы, кто забудет как колонисты (предки нынешних американцев), только ножами и топорами нарубали 50 миллионов индейцев. В Европе за две мировые войны самым совершенным оружием убили куда меньше.

      Но отрубать голову пьяному индейцу, ума много не надо. Попробуйте повоевать с пьяным русским мужиком.

      А Путин был всё-таки другой. Отчаяние рвалось наружу. И это понятно. Все мы в Европе живём бок к боку. Если мы все ляжем спать, то чтобы одному повернуться надо будет всем поворачиваться.

      Разжечь войну в Европе – это задача номер один для США. Война для США спасение. Война спишет всё!

      Только на Путина надежда – он вытерпит и справится.

PS В догонку ;)
Уже сегодня США уверенно заявили на весь мир - для них стало ясным - Боинг 777 сбили ополченцы. Ну, просто милашки.
Неандерталец Обама! Я даже посоветую вашим экспертам что надо искать на бортах сбитого Боинга 777 - следы ссак (от слова моча). У нас в детском доме была такая забава - мочиться - кто выше и кто дальше поссыт. Похоже, между боями в которых ополченцы мочили танки и БТР карателей Бандеры, то в перерывах они забавлялись, устраивали соревнования - ссали в небо кто выше. Вот тут-то и попался им на удачу Боинг 777. Кстати, Обама, а что это ваши американские компании не могут сделать поприличнее самолёт? Такой чтобы ссаками его нельзя было сбить?

Благодарная ненависть

Двадцать пять лет прошло после трагедии в г. Спитаке. Миллионы советских граждан откликнулись, чтобы помочь жителям этого небольшого города, разрушенного смертельным землетрясением. Никогда не забуду, как мы все собирались у экранов телевизоров и до последнего звука слушали дикторов. Мне довелось побывать в Спитаке. Много разных эпизодов запомнилось. Никогда не забуду лица молоденького солдатика, который разгребал завалы, а когда выкопал из руин мешок с деньгами, то местный житель ударил солдатика в бок киркой. Потом был и вокзал в г. Ростове-на-Дону, весь усеянный армянами торговавшими синими и красными французскими куртками. Да, да, именно теми которые присылали в виде гуманитарной помощи. Ещё запомнилась сытая физиономия  армянина. Он на весь экран советского телевизора «Рубин» рассказывал, как хорошо приняли в Москве его семью, разместили в санатории, обеспечили всем необходимым и даже устроили его на работу таксистом. Наверное, он и по сей день живёт в Москве. Я тогда подумал, странно, почему же ты не едешь восстанавливать родной город? Почему восстанавливают твой город русские, белорусы, узбеки, татары, и еще десятки национальностей со всего Советского Союза съехались, чтобы помочь восстановить Спитак, а этот, с сытой физиономией расселился в Москве и, говоря современным языком, забил на свою родину. Кстати, а Шарль Азнавур подозревал, как поступят с его помощью собраться? Судя по количеству армян в Москве – кирдык Спитаку. Интересно, как сложилась жизнь того солдатика? О в поезде всё время повторял одно и то же – за что он меня, я даже не знал что в том кульке, я только извлёк его из-под груды бетона и тут же получил удар.

      Всё это вспомнилось именно сегодня. Так же странное ощущение – двадцать первый век, айпады, айфоны, скайп, вайбер, суперсовременная техника, суперкомфортабельные автомобили и война! В соседней стране братского народа едёт братоубийственная война. Сотни тысяч беженцев пересекли границу Российской Федерации – дети, старики, женщины, раненные – ужас охватывает.

Но ведь есть и обратное лицо у этой трагедии. Ведь именно такое лицо было и в трагедии Спитака.

     Вот оно. Пятьдесят беженцев из Луганска принял у себя гостеприимный посёлок Советск в Тульской области. Накормили, обогрели, дали кров… в общем, взяли на обеспечение, устраивают для них концерты в местном клубе и что же? Решили эти самые беженцы и поселковый храм посетить, наверное, помолиться, но почему-то и в этом таинстве они решили положиться на чужой счёт.

      – Мы приняли их со всей душой, – рассказывает местная жительница. – И дали бы свечки бесплатно, но когда они войдя в храм с порога заявили – нам положены свечки бесплатно, мы беженцы – то как-то стало не по себе.

      В несколько дней придя в себя беженцы вдруг осознали. Что их принимают не так как они ожидали, тут же заявили – Хотим в Москву. Мы думали нас в Москве поселят и дадут работу там, а не в вашей дыре.

      – Я тогда их спрашиваю, – продолжает делиться жительница посёлка Советск. – Вы из Луганска или Донецка? Я подумала, может они привыкли жить в больших городах и им не привычно в нашем посёлке. Хотя, наш посёлок очень уютный и красивый. Оказалось, они из маленьких глухих сёл.

      Среди толпы беженцев заметными оказались несколько мужчин с синяками вокруг глаз.

      – А этих, что, правосеки или нацгвардия били?

      – Не-ет, – едва сдерживая смех, ответила женщина. – Это им наши мужики накостыляли. А что вы хотите? Мы их приняли, а они ходят по посёлку и всем говорят – проклятые москали, живут и жиреют. Вот наши мужики собрались и поддали им.

      Не секрет, в России уже несколько лет действует закон ограничивающий разрешённое время торговли спиртным. Но для беженцев из маленьких сёл Украины законы не писаны. Ведь они бежали от войны, им подавай алкоголь тогда когда они хотят. Вот и наши беглые «герои» решили промочить горло водочкой. Тут-то и поднялся скандал, чего только не выслушала продавец магазина. И когда бедная женщина решила выдать этим деятелям одну бутылку водки, то выяснилось, что она должна это сделать бесплатно, поскольку они беженцы и всё им должны давать бесплатно.

      Оказалось не совсем гостеприимным, на взгляд беженцев из сёл Украины и местное предприятие выпускающее гигиенические средства – подгузники, прокладки, салфетки. Оказывается, наши беглецы в своих сёлах привыкли пользоваться шёлковыми прокладками, памперсами Хаггис.

      Женщины беглянки тут же выставили местным властям список необходимых принадлежностей. Поскольку среди них есть роженица, много женщин и им нужен уход. Я вам скажу, списочек оказался внушительным. Мне подумалось, а как же рожали бабы в Великую отечественную войну – без памперсов, шёлковых прокладок, подгузников, салфеток?

     Я даже боюсь прогнозировать, а что ждёт тех хозяев, которые предоставили угол или комнату в своём доме или квартире. Как вы их выселять будете? Надо бы государству подумать и об этом, чтобы люди не залезли в судебные тяжбы на годы. Власть должна защитить своих граждан с этой стороны. И если беженец откажется выселиться. Чтобы его взашей, без суда и следствия можно было вышвырнуть. И желательно обратно, на родину.

      Удалось задать и пару вопросов «украинскому герою» с бланшем под глазом от нашей русской, трудовой руки. Диалог приведу без комментариев и купюр.

      – Василий, давно живёте в Советске?

      – Месяц, может больше.

      – Синяк вроде свежий?

      – Да, повздорили маленько.

      – И как вам?

      – Плохо. Будем возвращаться домой. Там дома остались, хозяйство.

      – Чего же побросали?

      – Мы думали нас в Москву отвезут, работу дадут. Заслали в дыру. Что это, жизнь разве? Водки по нормальному достать нельзя.

      – Работать не пытались утроиться? Подрядились бы в хозяйство. Ведь предлагают работу тракториста, комбайнёра?

      – Работать будем дома.

      На том и расстались.

      И не мудрено, что в общем потоке беженцев обязательно появятся и приживалы и те кто постарается на чужом горе построить себе храм.

      Жители Советска! Держитесь! Мы с ВАМИ! Не ждите благодарности от говна!

Ваши сердца и души отблагодарены Свыше!

      Ох уж это обратное лицо. Куда бы голова не решила ехать, а оно всегда следом.

Ренато Усатый - свежий ветер в молдавской политике?

      В молдавской политике было не так много ярких политиков. А те редкие, которые появлялись и им удавалось прорываться во властные структуры, быстро блекли, когда приходило понимание – молдавская политика не распространяется дальше границ страны, и является полностью марионеточной. Тогда эти самые политики превращались в обычных торгашей, стараясь собрать с государственной казны максимум барышей для обеспечения своего безбедного будущего.

      Впереди выборы. В обществе созрело понимание того, что выборы всё-таки состоятся в конце ноября 2014 года. Наверно?

      Но при чём же Ренато Усатый? Прежде всего – висят огромные плакаты по всему городу. Я сразу решил – это Габриель Статий. Нет, всё-таки Усатый. Уж очень похожие. Оказалась и фамилия Усатый на слуху. Вспомнил – мы о нём писали у нас в журнале «Наше поколение» в прошлом году. Одна молодая журналистка прислала материал об открытии памятника Владимиру Высоцкому в Бельцах. В материале говорилось об организаторе этого события Ренато Усатом. И вот теперь – плакаты со словами из фильма «Брат». Бодров смачно их произносил. Хорошее слово не возбраняется повторить. Вообще, хорошо когда молодёжь старается подражать положительным героям.

      «Листая» пультом каналы попадаю на передачу Толи Голи. Обычно долго не задерживаюсь – Толя (в литературе есть такое понятие «исписался», но у писателя этот период наступает ближе к семидесяти годам) «исписался» ещё лет пять назад. Спасают его только платёжеспособные политики, устраивающие партийные просмотры личных эфиров. В эту пятницу Голя превзошёл самого себя, добрался-таки до нового денежного кошелька и, надо сказать, освежил эфир.

      Не буду скрывать – просмотрел эфир Толи Голи с Ренато Усатым от начала до конца. Парой неделей ранее, я уже попадал на передачу с Ренато Усатым. Она проходила в каком-то кафе. Толи ведущая никак не могла вдохновить собеседника, толи наоборот она так на него влияла, что увидел я полу-бандита. У нас таких много бегало на стрелки в середине девяностых – все говорили на фене, а что такое нары, харкать кровью от побоев виртухаев и жрать кашу десять лет в колонии, никто из них и в помине не подозревал. Потому их и отстреливали как воробьёв.

      И вот новый для меня Ренато Усатый, возможно раскрытый Толей Голей. Понравилось то, что в завершении эфира, когда Толя позволил себе иронию по поводу заявления Ренато Усатого о возможном его аресте, Ренато не долго размышляя приструнил «лучшего журналиста» современной молдавской журналистики (если таковая есть).

Что же привлекло моё внимание? Прежде всего – новизна, смелость и искренность гостя в студии. Кондовые штампы «профессионализма» Голи рассыпались как конфетти под ноги Усатого. Сразу подкупили напор, ясность мыслей, простота изложения, адекватность реагирования на собеседника.

     То, что эфир от начал и до конца был интересным и не оставил равнодушным несомненно, а главное повеселил и потом мы ещё долго цитировали Усатого. И продолжаем. Харизма в этом молодом человеке блестящая, чего только стоили его копирования Серафима Урекяна, Вадима Мишина, самого Владимира Воронина. Я думаю им должно это польстить – очень талантливо их скопировал Усатый. Даже понимание того, что три бабушки из кабинета министров или любого другого министерства «съедят» Усатого за неделю, не огорчало глядя на этого симпатичного человека. Все эти бабушки ещё будут в его жизни и научат его уму разуму, если он, конечно, пройдёт во власть.

Пока, всё у Ренато Усатого едёт так, как начинали все политики Республики Молдова. Вспомним горящие глаза Владимира Плохотнюка, сверкающий, ястребиный взгляд Юрия Рошки, хитрый прищур Дмитрия Дьякова и ещё и ещё.

      Ренато Усатый во время интервью часто говорил загадками, мол вот приду к власти, посмотрите. Попробую предсказать для Ренато его будущее во власти. О бабушках я уже сказал, эти перекусят, даже не моргнут, а вот небольшое предсказание о его благодетелях, которые сегодня помогают Усатому прийти во власть. Когда Ренато Усатый станет депутатом то опьянённый победой полетит к своим благодетелям с программами, грандиозными планами  обустройства Молдовы, Европы, Вселенной или ещё чего-то там, и вот моё предсказание: встретят они его словами – получил своё, попал в депутаты, а теперь сиди и помалкивай, решай свои вопросы и делай как скажут. А жаль. Не хочу быть пророком, но очень хочется чтобы Молдова получила новых энергичных руководителей. Судьба у них у всех одна – потеряют страну. Не повезёт тому, у которого отберут Молдову прямо из рук. Все беды и за все годы на него и свалят – и коммунизм, и румын, и перестройку, и демократию и смерть папы римского и господаря из средних веков.

      И, тем не менее, искренность этого молодого мужчины подкупает. Идут молодые люди порулить страной, рискуют попробовать взять на себя ответственность.

      Может и не всё потеряно?

Обезьяна с гранатой

      Все молдаване кинулись получать биометрические паспорта. Как обезумели – вдруг всем сразу потребовалось покинуть страну. Бегут сломя голову в Европу. Но не об этом сейчас.

      Почему на биометрические паспорта не делают фотографии в полный рост и голыми, и желательно две фотографии – сзади и спереди. Ведь данные биометрические! Биометрия предполагает всю метрию биологического организма. Приведу пример целесообразного применения таких фотографий. Выезжает женщина из Молдавии, на фотографии пограничник видит – красивая грудь, пипка узорно выбрита, носик припудрен. Пограничник зафиксировал, а когда возвращается, уже смотрит тот же пограничник, какая она вернулась? Грудь висит, пипка заросла, лицо потёртое – всё, биометрия нарушена, не наш человек, надо отправлять в фильтрационный лагерь на проверку. Или скажем, мужчина едет на отдых – живот закрывает обзор, ручки хилые, пенис синий, а возвращается – подтянут, бицепсы появились, пенис розовый – значит, любовница обслуживала на курорте. Жена его за шкирку – на неё месяцами не смотрит, а тут съездил на отдых и на мужчину стал похож – биометрия нарушена. Если бы была такая биометрия, то у человека был бы выбор – нужна она ему или нет.

      Не подумайте, я не юродствую, я в толк не могу взять какое отношение к биометрии человека! гражданина Молдовы! молдаванина! имеет рубашка??? В паспортных столах на дверях кабинетов, в которых делают фотографии, висят объявления примерно со следующим текстом – в белых рубашках фотографироваться на паспорт запрещено! Во-первых, какая обезьяна это придумала? Удивитесь, почему обезьяна? Помните присказку – женщина за рулём, как обезьяна с гранатой – неизвестно куда бросит. Чиновники Министерства информационных технологий объясните, почему нельзя фотографироваться в белой рубашке с галстуком? Вам, как женщине за рулём дали гранату, так вам  дали оборудование на котором можно доллары печатать и не отличишь от настоящих, а вы не знаете, что с ним делать. Гвозди забивать пробовали? Может для этого оборудование ваше сгодится? Почему белая рубашка так напугала чиновников из Министерства информационных технологий?

      Обращаюсь к сотруднице паспортного стола, которая фотографирует. Вот какой диалог у нас состоялся.

– Почему нельзя в белой рубашке?  

– Её не видно на фотографии и из Министерства завернут ваш паспорт.

– Зачем мне рубашка для биометрического паспорта? Мне нужно чтобы чётко отображалось лицо на фотографии.

– Плечи ваши не видны.

– Зачем должны быть видны на фотографии в паспорте плечи?

– Не видна рубашка.

– Зачем рубашка и что на ней должно быть видно? Лейба, пятна, структура ткани?

– Что вы от меня хотите? Это требование из Министерства.

– А вы пробовали обратить их внимание на абсурдность их требований?

– Зачем мне это?

– Разве хорошо когда начальник дурак и все это видят?

– Это его заботы.

В итоге, все граждане Молдовы едут за границу как обезьяны – с фотографиями в паспортах в разноцветных одеждах.

Помню ещё в советские времена, а это далёкие семидесятые, пришлось фотографироваться на паспорт. Я всю жизнь хожу в белых рубашках. Так вот в те времена, когда не было компьютеров, программ, фотошопов, индизайнов и всякой другой дорогостоящей компьютерной дребедени, обычный фотограф из городского ателье отпечатал вручную фотографию на паспорт человека в белой рубашке так, что была видна и белая рубашка, и фон фотографии белый остался, и лицо было видно чётко. Молодёжь даже не подозревает, как печатали раньше фотографии. Это сегодня залил в компьютер, выставил чёткость, контрастность, резкость, цвет и распечатал на фотобумаге. Коротко расскажу, как это было раньше. Фотографировали на плёнку. Затем покупали химикаты – проявитель и закрепитель. Всё надо было разбавить в пропорции водой. Ошибёшься – испортишь снимок. Затем в тёмной комнате на ощупь достаёшь плёнку из фотоаппарата и заправляешь в барабан для проявления. И начинаешь заливать сначала проявитель, затем закрепитель, затем холодную воду, чтобы промыть. И с каждым заливанием руками крутишь барабан с плёнкой. Потом сушишь плёнку и закладываешь в штатив для печати снимков. Всё это делается в тёмной комнате и на ощупь. Лампу с красным светом можно включить только при печати на бумагу. Самый интересный процесс само печатанье. Фотографы-художники обладали фантастической техникой манипуляций руками и различными приспособлениями, чтобы задать нужный поток и силу света. И вот при таком ужасе! Фотографу не составляло труда отпечатать снимок, на котором была видна и белая рубашка и галстук и даже лицо человека. Сегодня же нашим чиновникам дали суперсовременное оборудование, программы, спутниковые связи, а белую рубашку отобразить не могут. Отупели?

Сотрудники паспортных столов придумали для граждан, которые приходят в белых рубашках, выдавать чёрные жилеты. Меня это так же удивило.

– Это для вашего удобства, – поясняет сотрудница.

– Простите, выглядеть цыганвой или недорезанным мещанином – это ради моего блага?

– Так у вас хоть плечи видно. И потом, даже Ленин ходил в жилете.

Мне нечего было на это ответить. Ленин и правда надевал под пиджак жилет, но мадам паспортистка не заметила главного – надевал под пиджак, а не фотографировался в жилете. В публичных местах в жилетах не ходят – это равносильно, что ходить в исподнем. Кто не знает что это такое не стану объяснять. Потрудитесь заглянуть в словарь. Заставляйте мозг работать, может быть так мы сможем побороть дураков.

      Вы знаете, начальник дурак – это, конечно, бедствие, но когда начальник самодур, а подчинённые поддерживают эту дурость из собственного равнодушия, то это уже национальное бедствие.

КРАБ

Рассказ

      Меня попросил приятель, который перебрался с семьёй в Америку, разыскать могилу его предка, похороненного ещё в тринадцатом году. Я обходил городское кладбище, рассматривая надписи на могильных плитах. Слух уловил тяжёлый, грудной рык. Я огляделся по сторонам, но ничего не приметил. Рык повторился, и в этот раз удалось ухватить, с какой стороны он доносился. Особо не раздумывая, я направился на возбудивший моё любопытство звук, поглядывая вокруг в поисках того, кто мог бы его издавать. Неожиданно рык раздался совсем близко. Справа от меня, наполовину скрытый небольшим постаментом, склонив голову почти к коленям, сидел крупный мужчина и содрогался всей спиной. Одним локтём он  опирался на небольшой столик, на котором стояли начатая бутылка водки и гранёный стакан с налитой на треть прозрачной жидкостью. Я взял бутылку и подсел к нему, протягивая стакан. Скрывая слёзы, мужчина принял стакан не поднимая высоко головы, но я успел разглядеть его крупные, сосудистые глаза. Он стукнул стаканом по бутылке и залпом выпил.

      – Фёдор Игнатьевич, – возвращая стакан, представился он и на меня посмотрели залитые слезами красные глаза.

      – Юрий, – представился и я, плеснув себе немного алкоголя.

      – Батя мой, – едва сдерживая новый приступ рыка, проговорил мужчина, по-своему истолковав мою медлительность.

      – За светлую память о нём, – сказал я и выпил.

      – Память… – с досадой проговорил Фёдор Игнатьевич и, схватив лежащий рядом свежесрубленный сук, переломил его пополам. – Посмотри, какая липа толстенная вырастает! Я вырубаю её, а она снова отрастает. В один год я каждый день приходил. Решил, буду рубать на ростке, но добьюсь своего и изведу. Пока ходил, не росла. Думал, всё, покончено. Прихожу на годовщину батю проведать, а она снова стоит. И когда только успевает силу набрать?

      – Может, оставить, пусть растёт? – предположил я.

      – Как же оставить? Она растёт прямо в изголовье.

      С кладбища мы с Фёдором Игнатьевичем уходили вместе. Он слегка прихрамывал, но шёл бодро.

      – Ты кем работаешь? – неожиданно поинтересовался мой новый знакомый.

      – Я писатель.

      – Писатель? – с недоверием переспросил Фёдор Игнатьевич и тут же схватил меня за плечи. – Хочешь, я тебе про своего батю расскажу?

      – Расскажите, – согласился я выслушать ещё одну историю. Тем более, собеседник мой оказался запальчивым рассказчиком, говорил вкусно.

      – Поехали ко мне, – переполняемый восторгом, предложил Фёдор Игнатьевич. – Я живу один. Супруга моя год как умерла. Дети живут отдельно. Гостей я не жду. Так что нам никто не помешает.

      

      Мы устроились на кухне. Фёдор Игнатьевич насыпал в пузатый заварник чаю, залил кипятком, и накрыл полотенцем, вчетверо сложенным.

      – Пусть заваривается, – подмигнул мне хозяин и, не откладывая, приступил к рассказу. – Мой батя всю войну прошёл. С самого первого дня. В феврале сорок пятого получили на него похоронку. Я тогда мальцом был. Мать только взглянула на этот жёлтый листик, как вкопанная замерла, глаза выпучила, тяжело задышала, а потом, вмиг стихла и говорит: «Жив. Забирай обратно», и вернула почтальону. Ещё соседка наша, Павлючиха, говорит: «Как бы, не тронулась». Э-эх! – Фёдор Игнатьевич с силой сжал кулаки. – Наши люди умеют поддержать.  В общем, и, правда, в апреле получаем письмо. Детским таким почерком написано, приезжайте, ваш муж жив, только надо его забрать, сам не доедет. Мы всей семьёй поехали. Долго добирались. В какой город приехали, сказать не могу, врать не буду. Когда это было? Всего не упомнишь. Пятьдесят лет как отца нет, а он почти двенадцать пожил после войны. Хорошо помню, был это большой, объединённый госпиталь. Со всех фронтов туда свозили раненных. Встретили нас хорошо. Разместили при госпитале. Мать подметила и нам ребятишкам говорит: «Прямо не смотрят, всё исподлобья на нас поглядывают или искоса, навроде стыдятся за что-то». Нам-то ребятишкам всё равно. Мы встречи с батей ждём. Сестрички обходительные с нами, сахару надавили, а одна даже разрыдалась. Потом выяснили, она и писала письмо. Привели нас в палату. Глядим, батя лежит. Такой смирный, в потолок глядит. Мне тогда почему-то сразу показалось, какой-то он странный, может контуженный. Ещё про себя подумал, если малахольный стал, этого нам не хватало. У Серёги отец тоже вернулся с фронта тяжёло раненный, но у того на груди три медали, два ордена. Бригадиром его сделали. А этот лежит – ни гимнастёрки, ни орденов не видно, во всём белом. Думаю, что это за герой? Мысли у меня были такие. Даже не подозревал, всё куда хуже обстоит. Как сейчас помню – он лежал в самом дальнем углу палаты и улыбался, а взгляд светлый, светлый. Как будто не он раненный, – мы к нему раненные приехали. Через ряды коек пробираемся, мать нас вперёд подталкивает, а он глядит, улыбается и говорит матери моей, ну, своей жене: «Вам чего гражданочка?» Вроде не узнаёт или признать не хочет.

      Мать к нему кинулась. Плачет. Медсёстры вокруг тоже плачут. Раненые недоумённо смотрят, плечами пожимают, переглядываются. Мамка ему: «Игнат, Игнатушка». Он снова в ответ: «Вам чего гражданочка? Вы ошиблись. Я не ваш Игнат».

      Тут уже мы, дети давай плакать. Папка от нас отказывается. Вглядываемся, вроде похож, а вроде и нет. Я его только по фронтовой карточке помню. Он уходил на фронт, мне и трёх не было. Война людей добре меняет. Мать на груди у него лежит, жмётся к нему, а он даже не погладит её. Обидно мне за мать стало. Аж, возненавидел его!

      Фёдор Игнатьевич умолк, обхватив лицо ладонями и скрежеща зубами и, с силой делая глоток за глотком. Уняв эмоции, он обтёр жменями глаза и продолжил: 

      – Нас притянула и хочет, чтобы он потрогал, чтобы таким образом вспомнил детей своих. Батя даже не пошевелился и всё твердит: «Нет у меня никаких детей». Она думала, наверно, контузией память отшибло. Руки его хватает, а не находит. Откинула одеяло, может прячет их и тут всё открылось. У бати не было ни рук, ни ног. Понимаешь, он всю войну сапёром был. Вот и подорвался на противотанковой мине. Это же надо было такому случиться перед самым концом войны! Всю войну без царапинки прошёл, а перед самым концом… В общем, похоронку поспешили выслать, а врачи взяли и сшили его на авось. Выживет – так тому и быть, а помрёт – война спишет. Только конечности пришлось ампутировать. Батя крепкий был, возьми и выжил. Мать давай ещё сильнее рыдать. Схватила батю и давай тискать, прижиматься к нему, а он всё твердит: «Гражданочка, вы ошиблись. Я не ваш супруг, – головой мотыляет, всем улыбается и всё твердит: «Люди добрые, это не моя жена. Не было у меня никогда жены. Ни жены, ни родителей, ни детей, сирота я».

      Месяц мы жили в госпитале, а он всё твердил, нет у него жены, он не наш отец и не муж мамки нашей. Кто его только не уговаривал, чтобы признался, а он ни в какую. Мать столько слёз выплакала. Раненные уже начали его стыдить. Главврач на беседу забирал к себе в кабинет, а он на своём стоит и всё тут. Второй месяц пошёл. Деньги кончились. Нас с  матерью трое приехало. Ещё домой возвращаться. Дорога дальняя. Уже мы, дети, стали сомневаться и матери говорить: «Может не он? Не хочет ехать, пусть остаётся!». Мать на своём стоит: «Наш батька. Домой все вместе поедем. Погодите чуток. Надо, чтобы обвыкся. Война никого не красит». Сама в платок прячет заплаканные глаза.

      В один день главврач нас к себе приглашает. Привозят и батю.

      «Ну, вот что Игнат Пантелеевич, – главврач  говорит: – раз это не твоя семья, тогда, значит, выгоняю их из госпиталя. Кормить больше не стану. Но если твоя семья, то выделю денег на дорогу и на всех паёк дам». Мать снова давай рыдать. Едва на ногах стоит. Батю по волосам гладит, свои слёзы с его щёк вытирает. Ну, тут батя, уже сдался.

      «Моя, – говорит, не удержался, давай плакать. – Зачем я тебе такой? Найдёшь мужика. Я  ни к чему не способный. Ни ног, ни рук, какой с меня кормилец?»

     Мать его на руки подхватила и давай тискать. Мы плачем. В общем, снарядили нас в дорогу. Всем госпиталем провожали. Главврач слово сдержал – выделил паёк, денег дал на дорогу. Люди скинулись, кто, чем мог. Посадили нас в полуторку и отвезли на вокзал.

      Прибыли мы на нашу станцию, а до городка, в котором жили, ещё семь километров пешком. Подвод нет. Мы войсковым приехали. Не по расписанию машинист остановился, чтобы нас высадить. Никто ни кого не встречает. Мать батю на спину посадила, платком обвязала и пошли домой. Так и зажили.

      – Заварился, – хозяин сделал паузу и пока переводил дыхание, разлил заварку по чашкам. Разговор складывался для него непростой, но видно было – он нуждался в том, чтобы рассказать кому-то всё накопившееся за эти годы. – Ты понимаешь, зачем я тебе рассказываю? Ты же писатель! Кто если не ты напишет о моём бате?

      – О войне много написано, – попытался я возразить.

      – Это не о войне, – в сердцах выпалил мой собеседник. – Я и сам знаю, о войне написано и переписано. Да и не к чему тебе о войне писать. О человеке надо написать. О простом труженике, семьянине, защитнике.

      – Это можно, – неуверенно согласился я, ещё больше сомневаясь в перспективах, но не стал разочаровывать хозяина – о простых тружениках тоже написано и переписано.

      – Ты подожди отказываться, – взволнованно заговорил Фёдор Игнатьевич. – Пей чай, а я буду рассказывать. О моём бате надо написать. На чём я остановился? Так вот, с первых дней, как батя оказался дома, он стал с нашим кузнецом цыганом подолгу переговариваться. Уединятся за ширмой и всё, что-то чертят и обсуждают. Потом цыган на два три дня исчезнет, а придёт, снова подолгу обсуждают. И всё потихоньку, тайком от, нас, домашних. Не помню, сколько это продолжалось, но как-то пришёл цыган довольный, светится, словно вычищенный чугунок. В руках держит два мешка набитых какими-то железяками.

       Вынесли нашего батю в огород, и стал цыган вынимать из мешка всякие причудливые приспособления все обвязанные ремешками. Одно достанет и бате на культю ноги наденет и ремешками пристегнёт к пояснице. Мы с сестрой и братом смотрим, а батя встал на эти приспособления. Покачивается, но стоит. В общем, они с кузнецом придумали специальные инструменты. Ну, знаешь, лопату, сапу, грабли, что-то ещё было, топор, вилы. Целый арсенал. Он у меня до сих пор хранится. И стал наш батя в огороде работать. Мать подвяжет к культе необходимый ему инструмент и уходит на работу, а батя выползает в огород и работает. Поначалу часто падал. Еле-еле поднимется и снова давай копать. Потом приловчился и так здорово орудовал. Культи в кровь разбивал. Мать на обед прибежит, перебинтует, другой инструмент подвяжет и батя, снова в огород. Мать в слезах убегает на работу, а мы дети наблюдаем. Смешно было смотреть, как батя мается в огороде. Он позовёт кого-то из нас помочь перенести то, другое. Мы бегом помогаем и, что есть прыти в дом прячемся. Стыдно нам было. Люди посмеивались. Хоть и прятали улыбки, но мы замечали.

      Весь посёлок говорил о нашем бате. Сверстники смеялись над нами и зло шутили, поначалу за глаза, а затем всё чаще и чаще в глаза. Мирная жизнь налаживалась. Человек быстро забывает горе, а к чужому – всегда глух. Мы, дети, стали зло зыркать в сторону бати. Мать часто приходила в слезах и подолгу родители за ширмой выясняли отношения. На коленях просила его не выходить на улицу в этих грозных железяках. Батя молча выслушивал, что-то тихо  возражал, успокаивал мать, а утром всё сызнова. Мать подвязывала ему на культю лопату, на другие культи костыли и он выползал в огород. Мы, дети, тоже пытались не пускать его, загораживали дорогу, закрывали двери на ключ, а он вылезал в окно и всё равно полз работать. Пока были маленькие, он ругался на нас. Когда подросли, ему уже тяжелее было с нами справиться, так он приловчился и бил нас своими железными культями. Так ловко орудовал ими. Больно было!

      Вся семья выслушивала от соседей всякие злые и нелепые шуточки. Больше всех доставалось матери. Над ней особо ядовито подтрунивали мужики. Мы не знали, доходили ли слухи до бати, и то, как его называют в посёлке. Но весь посёлок быстро окрестил его. У нас люди по части навешивания ярлыков мастаки!

      Как-то я пришёл в школу, в тот год заканчивал десятый класс, прохожу мимо учителей и слышу мне в спину тихо говорят: «Вон идет сын того-то», и по обидной кличке батю моего называют. Мне так обидно стало, до слёз, разворачиваюсь и домой. Решил – убью. Пусть меня посадят, но спасу семью от позора. Вбегаю в родительскую комнату, а батя на полу сидит и  пытается ртом завязать на культе топор, мучается страшно. Мать с утра плакала, упрашивала его не выходить на улицу и наотрез отказалась ему топор пристёгивать. Мы тоже не понимали, зачем все эти жертвы? Он дождался пока все ушли из дому и сам решил всё сделать. Понимаешь, с вечера привезли пять кубов дров, вот он и решил наколоть. Тут я вбегаю, и давай на него орать. Как сейчас помню, кричу: ты знаешь, как тебя называют? Ты знаешь? И правду матку ему в глаза, так-то! У меня не отец, а… и снова правду матку, так-то! Нас называют детьми такого-то! Ору на весь дом. Ненавижу тебя! Чтобы ты здох! А он только головой покачивает. Я наорался, трясусь весь, а он поднял на меня полные глаза слёз, смотрит таким светлым взглядом, даже слёзы искрятся и тихо так говорит: «Сынок, помоги мне завязать». Всю жизнь живу с этим взглядом перед глазами, – Фёдор Игнатьевич замолчал, и я почувствовал с какой неимоверной силищей он давил в себе рыдания. 

      – Я тогда схватил все его железяки, – переведя дыхание продолжил он, – побросал в мешок и на речку. Там и утопил.

      Вскорости батя умер. Умер во сне. Бабы на похоронах говорили, мол повезло – не мучился. Что у нас за люди? Как не мучился? Попробуй походить в этих железяках? А он в них работал, семью кормил. Представляешь, огород вскапывал! В общем, уснул и больше не проснулся. Весь посёлок собрался проводить его. Приехали из районного военкомата солдаты. Какой-то полковник оркестр привёз. Мать достала батины награды. Стали солдатам раздавать, чтобы несли перед гробом. Не хватило солдат. Оказалось у моего бати наград уйма. Мы, дети, впервые видели столько наград. Больше чем у отца соседского Серёги, которому я позавидовал. Выстроились люди, чтобы принять награду и нести с почётом. У многих были в руках батины медали, ордена. Оказывается, мой батя был в особых списках нашего военкомата, как геройски воевавший. Идёт процессия, солдаты с винтовками. Когда гроб опускали, салютовали трижды.

      Фёдор Игнатьевич умолк и уставился на меня. Я молча взирал на собеседника, не находя, что ему ответить.

      – Ты не думай, – беря меня за руку, продолжил мужчина. – Мы ему гроб в полный рост сделали. Как был у него рост метр восемьдесят, так мы ему рост в рост.  Я даже пиджак его потихоньку от матери, приколотил гвоздиками к доскам. Думаю, понесут, а он ссунется, ног же нет? Уже когда закопали, то люди подходили и на холм клали награды. Представляешь, вся могила была уложена наградами. Вот, какой у меня был геройский батя.

      Мой собеседник надолго замолчал, погружённый в воспоминания. Я тоже не спешил нарушать тишины, потрясённый судьбой человека.

      – Ну, – неожиданно обратился ко мне Фёдор Игнатьевич. – Какой я тебе подкинул материал? Напишешь?

      – Как его называли? – потрясённый услышанным, пожимая плечами, поинтересовался я.

      – Кого? – сразу не понял мужчина.

      – Батю вашего.

      – Краб.

      – Ка-ак? – я пристально посмотрел на обескураженного моим вопросом собеседника.

      – Краб, – одними губами проговорил Фёдор Игнатьевич, сотрясаясь от подкатывающегося нового приступа. Слёзы хлынули у него ручьями. Мужчина завалился на стол и, не скрывая чувств, разрыдался. Я не мешал ему, давая успокоиться. И самому было о чём подумать.

      – Цыган ему сделал приспособления небольшие, – не поднимая головы, заговорил хозяин, – чтобы сподручнее держать равновесие. И когда батя передвигался, то опирался на все четыре культи. Как бы тебе объяснить? Представь, к одной культе руки пристёгнута сапа, к другой – скребок, чтобы с лопаты счищать налипшую землю, к ноге – лопата, а к другой – костыль. И вот всё это передвигается. Со стороны смешно было глядеть и правда, казалось, словно краб бежит.

      Фёдор Игнатьевич, снова захлебнулся слёзами. Давя в себе приступ, пытался продолжить рассказ, но только потрясал кулаком и скрежетал зубами. Наконец мужчине удалось справиться.

      – Ты знаешь, – неожиданно продолжил Фёдор Игнатьевич. – Если бы не батя, мы бы в голод умерли. С сорок шестого по сорок седьмой сильный голод был, а батя мой с самого утра в огороде – копает, сажает, сеет. Всё, что могло вырасти, он сажал и сеял. Каждый день обрабатывал землю. По всей округе, по всем полям носился, собирал, где что найдёт. Десять колосков найдёт, да что там десять, один колосок – так он ни одному зёрнышку не даст пропасть. Всё соберёт. Всё в дом, чтобы семью выкормить и не дать погибнуть. Сильные семьи поумерали. Мужики здоровенные не выдерживали и с голоду валились в снег, а мой батя носился с утра до поздней ночи. У нас за домом стояла тачка с навозом. Так он знаешь, что придумал? Зимой работы же нет в огороде, приспособил в погребе эту тачку и выращивал грибы. На наших грибах вся улица кормилась.

      Фёдор Игнатьевич снова замолчал, потрясая уже двумя кулаками, и с силой обрушил их на стол.

      – Как это понять? Вся улица кормилась, а они его – краб!

      – Можно инструменты посмотреть? – я поймал себя на ощущении дикой потребности увидеть орудия труда этого человека.

      Фёдор Игнатьевич, словно ждал этого. Резво подскочил и скрылся в коридоре. Послышалось глухое бряканье кованого железа об паркет. Хозяин внёс на кухню два мешка и стал выкладывать прямо на стол.

      – Вот они, все до одного. Я их потом из речки достал, чтобы память о бате осталась. Вычистил. Цыган у нас был кузнец, что надо. Дело своё добре знал. Гляди, какой инструмент! Ты же знаешь, кованое железо ржа не берёт! У меня и батя был такой – настоящий русский мужик – кованный – ржа его не брала!