КРАБ

Рассказ

      Меня попросил приятель, который перебрался с семьёй в Америку, разыскать могилу его предка, похороненного ещё в тринадцатом году. Я обходил городское кладбище, рассматривая надписи на могильных плитах. Слух уловил тяжёлый, грудной рык. Я огляделся по сторонам, но ничего не приметил. Рык повторился, и в этот раз удалось ухватить, с какой стороны он доносился. Особо не раздумывая, я направился на возбудивший моё любопытство звук, поглядывая вокруг в поисках того, кто мог бы его издавать. Неожиданно рык раздался совсем близко. Справа от меня, наполовину скрытый небольшим постаментом, склонив голову почти к коленям, сидел крупный мужчина и содрогался всей спиной. Одним локтём он  опирался на небольшой столик, на котором стояли начатая бутылка водки и гранёный стакан с налитой на треть прозрачной жидкостью. Я взял бутылку и подсел к нему, протягивая стакан. Скрывая слёзы, мужчина принял стакан не поднимая высоко головы, но я успел разглядеть его крупные, сосудистые глаза. Он стукнул стаканом по бутылке и залпом выпил.

      – Фёдор Игнатьевич, – возвращая стакан, представился он и на меня посмотрели залитые слезами красные глаза.

      – Юрий, – представился и я, плеснув себе немного алкоголя.

      – Батя мой, – едва сдерживая новый приступ рыка, проговорил мужчина, по-своему истолковав мою медлительность.

      – За светлую память о нём, – сказал я и выпил.

      – Память… – с досадой проговорил Фёдор Игнатьевич и, схватив лежащий рядом свежесрубленный сук, переломил его пополам. – Посмотри, какая липа толстенная вырастает! Я вырубаю её, а она снова отрастает. В один год я каждый день приходил. Решил, буду рубать на ростке, но добьюсь своего и изведу. Пока ходил, не росла. Думал, всё, покончено. Прихожу на годовщину батю проведать, а она снова стоит. И когда только успевает силу набрать?

      – Может, оставить, пусть растёт? – предположил я.

      – Как же оставить? Она растёт прямо в изголовье.

      С кладбища мы с Фёдором Игнатьевичем уходили вместе. Он слегка прихрамывал, но шёл бодро.

      – Ты кем работаешь? – неожиданно поинтересовался мой новый знакомый.

      – Я писатель.

      – Писатель? – с недоверием переспросил Фёдор Игнатьевич и тут же схватил меня за плечи. – Хочешь, я тебе про своего батю расскажу?

      – Расскажите, – согласился я выслушать ещё одну историю. Тем более, собеседник мой оказался запальчивым рассказчиком, говорил вкусно.

      – Поехали ко мне, – переполняемый восторгом, предложил Фёдор Игнатьевич. – Я живу один. Супруга моя год как умерла. Дети живут отдельно. Гостей я не жду. Так что нам никто не помешает.

      

      Мы устроились на кухне. Фёдор Игнатьевич насыпал в пузатый заварник чаю, залил кипятком, и накрыл полотенцем, вчетверо сложенным.

      – Пусть заваривается, – подмигнул мне хозяин и, не откладывая, приступил к рассказу. – Мой батя всю войну прошёл. С самого первого дня. В феврале сорок пятого получили на него похоронку. Я тогда мальцом был. Мать только взглянула на этот жёлтый листик, как вкопанная замерла, глаза выпучила, тяжело задышала, а потом, вмиг стихла и говорит: «Жив. Забирай обратно», и вернула почтальону. Ещё соседка наша, Павлючиха, говорит: «Как бы, не тронулась». Э-эх! – Фёдор Игнатьевич с силой сжал кулаки. – Наши люди умеют поддержать.  В общем, и, правда, в апреле получаем письмо. Детским таким почерком написано, приезжайте, ваш муж жив, только надо его забрать, сам не доедет. Мы всей семьёй поехали. Долго добирались. В какой город приехали, сказать не могу, врать не буду. Когда это было? Всего не упомнишь. Пятьдесят лет как отца нет, а он почти двенадцать пожил после войны. Хорошо помню, был это большой, объединённый госпиталь. Со всех фронтов туда свозили раненных. Встретили нас хорошо. Разместили при госпитале. Мать подметила и нам ребятишкам говорит: «Прямо не смотрят, всё исподлобья на нас поглядывают или искоса, навроде стыдятся за что-то». Нам-то ребятишкам всё равно. Мы встречи с батей ждём. Сестрички обходительные с нами, сахару надавили, а одна даже разрыдалась. Потом выяснили, она и писала письмо. Привели нас в палату. Глядим, батя лежит. Такой смирный, в потолок глядит. Мне тогда почему-то сразу показалось, какой-то он странный, может контуженный. Ещё про себя подумал, если малахольный стал, этого нам не хватало. У Серёги отец тоже вернулся с фронта тяжёло раненный, но у того на груди три медали, два ордена. Бригадиром его сделали. А этот лежит – ни гимнастёрки, ни орденов не видно, во всём белом. Думаю, что это за герой? Мысли у меня были такие. Даже не подозревал, всё куда хуже обстоит. Как сейчас помню – он лежал в самом дальнем углу палаты и улыбался, а взгляд светлый, светлый. Как будто не он раненный, – мы к нему раненные приехали. Через ряды коек пробираемся, мать нас вперёд подталкивает, а он глядит, улыбается и говорит матери моей, ну, своей жене: «Вам чего гражданочка?» Вроде не узнаёт или признать не хочет.

      Мать к нему кинулась. Плачет. Медсёстры вокруг тоже плачут. Раненые недоумённо смотрят, плечами пожимают, переглядываются. Мамка ему: «Игнат, Игнатушка». Он снова в ответ: «Вам чего гражданочка? Вы ошиблись. Я не ваш Игнат».

      Тут уже мы, дети давай плакать. Папка от нас отказывается. Вглядываемся, вроде похож, а вроде и нет. Я его только по фронтовой карточке помню. Он уходил на фронт, мне и трёх не было. Война людей добре меняет. Мать на груди у него лежит, жмётся к нему, а он даже не погладит её. Обидно мне за мать стало. Аж, возненавидел его!

      Фёдор Игнатьевич умолк, обхватив лицо ладонями и скрежеща зубами и, с силой делая глоток за глотком. Уняв эмоции, он обтёр жменями глаза и продолжил: 

      – Нас притянула и хочет, чтобы он потрогал, чтобы таким образом вспомнил детей своих. Батя даже не пошевелился и всё твердит: «Нет у меня никаких детей». Она думала, наверно, контузией память отшибло. Руки его хватает, а не находит. Откинула одеяло, может прячет их и тут всё открылось. У бати не было ни рук, ни ног. Понимаешь, он всю войну сапёром был. Вот и подорвался на противотанковой мине. Это же надо было такому случиться перед самым концом войны! Всю войну без царапинки прошёл, а перед самым концом… В общем, похоронку поспешили выслать, а врачи взяли и сшили его на авось. Выживет – так тому и быть, а помрёт – война спишет. Только конечности пришлось ампутировать. Батя крепкий был, возьми и выжил. Мать давай ещё сильнее рыдать. Схватила батю и давай тискать, прижиматься к нему, а он всё твердит: «Гражданочка, вы ошиблись. Я не ваш супруг, – головой мотыляет, всем улыбается и всё твердит: «Люди добрые, это не моя жена. Не было у меня никогда жены. Ни жены, ни родителей, ни детей, сирота я».

      Месяц мы жили в госпитале, а он всё твердил, нет у него жены, он не наш отец и не муж мамки нашей. Кто его только не уговаривал, чтобы признался, а он ни в какую. Мать столько слёз выплакала. Раненные уже начали его стыдить. Главврач на беседу забирал к себе в кабинет, а он на своём стоит и всё тут. Второй месяц пошёл. Деньги кончились. Нас с  матерью трое приехало. Ещё домой возвращаться. Дорога дальняя. Уже мы, дети, стали сомневаться и матери говорить: «Может не он? Не хочет ехать, пусть остаётся!». Мать на своём стоит: «Наш батька. Домой все вместе поедем. Погодите чуток. Надо, чтобы обвыкся. Война никого не красит». Сама в платок прячет заплаканные глаза.

      В один день главврач нас к себе приглашает. Привозят и батю.

      «Ну, вот что Игнат Пантелеевич, – главврач  говорит: – раз это не твоя семья, тогда, значит, выгоняю их из госпиталя. Кормить больше не стану. Но если твоя семья, то выделю денег на дорогу и на всех паёк дам». Мать снова давай рыдать. Едва на ногах стоит. Батю по волосам гладит, свои слёзы с его щёк вытирает. Ну, тут батя, уже сдался.

      «Моя, – говорит, не удержался, давай плакать. – Зачем я тебе такой? Найдёшь мужика. Я  ни к чему не способный. Ни ног, ни рук, какой с меня кормилец?»

     Мать его на руки подхватила и давай тискать. Мы плачем. В общем, снарядили нас в дорогу. Всем госпиталем провожали. Главврач слово сдержал – выделил паёк, денег дал на дорогу. Люди скинулись, кто, чем мог. Посадили нас в полуторку и отвезли на вокзал.

      Прибыли мы на нашу станцию, а до городка, в котором жили, ещё семь километров пешком. Подвод нет. Мы войсковым приехали. Не по расписанию машинист остановился, чтобы нас высадить. Никто ни кого не встречает. Мать батю на спину посадила, платком обвязала и пошли домой. Так и зажили.

      – Заварился, – хозяин сделал паузу и пока переводил дыхание, разлил заварку по чашкам. Разговор складывался для него непростой, но видно было – он нуждался в том, чтобы рассказать кому-то всё накопившееся за эти годы. – Ты понимаешь, зачем я тебе рассказываю? Ты же писатель! Кто если не ты напишет о моём бате?

      – О войне много написано, – попытался я возразить.

      – Это не о войне, – в сердцах выпалил мой собеседник. – Я и сам знаю, о войне написано и переписано. Да и не к чему тебе о войне писать. О человеке надо написать. О простом труженике, семьянине, защитнике.

      – Это можно, – неуверенно согласился я, ещё больше сомневаясь в перспективах, но не стал разочаровывать хозяина – о простых тружениках тоже написано и переписано.

      – Ты подожди отказываться, – взволнованно заговорил Фёдор Игнатьевич. – Пей чай, а я буду рассказывать. О моём бате надо написать. На чём я остановился? Так вот, с первых дней, как батя оказался дома, он стал с нашим кузнецом цыганом подолгу переговариваться. Уединятся за ширмой и всё, что-то чертят и обсуждают. Потом цыган на два три дня исчезнет, а придёт, снова подолгу обсуждают. И всё потихоньку, тайком от, нас, домашних. Не помню, сколько это продолжалось, но как-то пришёл цыган довольный, светится, словно вычищенный чугунок. В руках держит два мешка набитых какими-то железяками.

       Вынесли нашего батю в огород, и стал цыган вынимать из мешка всякие причудливые приспособления все обвязанные ремешками. Одно достанет и бате на культю ноги наденет и ремешками пристегнёт к пояснице. Мы с сестрой и братом смотрим, а батя встал на эти приспособления. Покачивается, но стоит. В общем, они с кузнецом придумали специальные инструменты. Ну, знаешь, лопату, сапу, грабли, что-то ещё было, топор, вилы. Целый арсенал. Он у меня до сих пор хранится. И стал наш батя в огороде работать. Мать подвяжет к культе необходимый ему инструмент и уходит на работу, а батя выползает в огород и работает. Поначалу часто падал. Еле-еле поднимется и снова давай копать. Потом приловчился и так здорово орудовал. Культи в кровь разбивал. Мать на обед прибежит, перебинтует, другой инструмент подвяжет и батя, снова в огород. Мать в слезах убегает на работу, а мы дети наблюдаем. Смешно было смотреть, как батя мается в огороде. Он позовёт кого-то из нас помочь перенести то, другое. Мы бегом помогаем и, что есть прыти в дом прячемся. Стыдно нам было. Люди посмеивались. Хоть и прятали улыбки, но мы замечали.

      Весь посёлок говорил о нашем бате. Сверстники смеялись над нами и зло шутили, поначалу за глаза, а затем всё чаще и чаще в глаза. Мирная жизнь налаживалась. Человек быстро забывает горе, а к чужому – всегда глух. Мы, дети, стали зло зыркать в сторону бати. Мать часто приходила в слезах и подолгу родители за ширмой выясняли отношения. На коленях просила его не выходить на улицу в этих грозных железяках. Батя молча выслушивал, что-то тихо  возражал, успокаивал мать, а утром всё сызнова. Мать подвязывала ему на культю лопату, на другие культи костыли и он выползал в огород. Мы, дети, тоже пытались не пускать его, загораживали дорогу, закрывали двери на ключ, а он вылезал в окно и всё равно полз работать. Пока были маленькие, он ругался на нас. Когда подросли, ему уже тяжелее было с нами справиться, так он приловчился и бил нас своими железными культями. Так ловко орудовал ими. Больно было!

      Вся семья выслушивала от соседей всякие злые и нелепые шуточки. Больше всех доставалось матери. Над ней особо ядовито подтрунивали мужики. Мы не знали, доходили ли слухи до бати, и то, как его называют в посёлке. Но весь посёлок быстро окрестил его. У нас люди по части навешивания ярлыков мастаки!

      Как-то я пришёл в школу, в тот год заканчивал десятый класс, прохожу мимо учителей и слышу мне в спину тихо говорят: «Вон идет сын того-то», и по обидной кличке батю моего называют. Мне так обидно стало, до слёз, разворачиваюсь и домой. Решил – убью. Пусть меня посадят, но спасу семью от позора. Вбегаю в родительскую комнату, а батя на полу сидит и  пытается ртом завязать на культе топор, мучается страшно. Мать с утра плакала, упрашивала его не выходить на улицу и наотрез отказалась ему топор пристёгивать. Мы тоже не понимали, зачем все эти жертвы? Он дождался пока все ушли из дому и сам решил всё сделать. Понимаешь, с вечера привезли пять кубов дров, вот он и решил наколоть. Тут я вбегаю, и давай на него орать. Как сейчас помню, кричу: ты знаешь, как тебя называют? Ты знаешь? И правду матку ему в глаза, так-то! У меня не отец, а… и снова правду матку, так-то! Нас называют детьми такого-то! Ору на весь дом. Ненавижу тебя! Чтобы ты здох! А он только головой покачивает. Я наорался, трясусь весь, а он поднял на меня полные глаза слёз, смотрит таким светлым взглядом, даже слёзы искрятся и тихо так говорит: «Сынок, помоги мне завязать». Всю жизнь живу с этим взглядом перед глазами, – Фёдор Игнатьевич замолчал, и я почувствовал с какой неимоверной силищей он давил в себе рыдания. 

      – Я тогда схватил все его железяки, – переведя дыхание продолжил он, – побросал в мешок и на речку. Там и утопил.

      Вскорости батя умер. Умер во сне. Бабы на похоронах говорили, мол повезло – не мучился. Что у нас за люди? Как не мучился? Попробуй походить в этих железяках? А он в них работал, семью кормил. Представляешь, огород вскапывал! В общем, уснул и больше не проснулся. Весь посёлок собрался проводить его. Приехали из районного военкомата солдаты. Какой-то полковник оркестр привёз. Мать достала батины награды. Стали солдатам раздавать, чтобы несли перед гробом. Не хватило солдат. Оказалось у моего бати наград уйма. Мы, дети, впервые видели столько наград. Больше чем у отца соседского Серёги, которому я позавидовал. Выстроились люди, чтобы принять награду и нести с почётом. У многих были в руках батины медали, ордена. Оказывается, мой батя был в особых списках нашего военкомата, как геройски воевавший. Идёт процессия, солдаты с винтовками. Когда гроб опускали, салютовали трижды.

      Фёдор Игнатьевич умолк и уставился на меня. Я молча взирал на собеседника, не находя, что ему ответить.

      – Ты не думай, – беря меня за руку, продолжил мужчина. – Мы ему гроб в полный рост сделали. Как был у него рост метр восемьдесят, так мы ему рост в рост.  Я даже пиджак его потихоньку от матери, приколотил гвоздиками к доскам. Думаю, понесут, а он ссунется, ног же нет? Уже когда закопали, то люди подходили и на холм клали награды. Представляешь, вся могила была уложена наградами. Вот, какой у меня был геройский батя.

      Мой собеседник надолго замолчал, погружённый в воспоминания. Я тоже не спешил нарушать тишины, потрясённый судьбой человека.

      – Ну, – неожиданно обратился ко мне Фёдор Игнатьевич. – Какой я тебе подкинул материал? Напишешь?

      – Как его называли? – потрясённый услышанным, пожимая плечами, поинтересовался я.

      – Кого? – сразу не понял мужчина.

      – Батю вашего.

      – Краб.

      – Ка-ак? – я пристально посмотрел на обескураженного моим вопросом собеседника.

      – Краб, – одними губами проговорил Фёдор Игнатьевич, сотрясаясь от подкатывающегося нового приступа. Слёзы хлынули у него ручьями. Мужчина завалился на стол и, не скрывая чувств, разрыдался. Я не мешал ему, давая успокоиться. И самому было о чём подумать.

      – Цыган ему сделал приспособления небольшие, – не поднимая головы, заговорил хозяин, – чтобы сподручнее держать равновесие. И когда батя передвигался, то опирался на все четыре культи. Как бы тебе объяснить? Представь, к одной культе руки пристёгнута сапа, к другой – скребок, чтобы с лопаты счищать налипшую землю, к ноге – лопата, а к другой – костыль. И вот всё это передвигается. Со стороны смешно было глядеть и правда, казалось, словно краб бежит.

      Фёдор Игнатьевич, снова захлебнулся слёзами. Давя в себе приступ, пытался продолжить рассказ, но только потрясал кулаком и скрежетал зубами. Наконец мужчине удалось справиться.

      – Ты знаешь, – неожиданно продолжил Фёдор Игнатьевич. – Если бы не батя, мы бы в голод умерли. С сорок шестого по сорок седьмой сильный голод был, а батя мой с самого утра в огороде – копает, сажает, сеет. Всё, что могло вырасти, он сажал и сеял. Каждый день обрабатывал землю. По всей округе, по всем полям носился, собирал, где что найдёт. Десять колосков найдёт, да что там десять, один колосок – так он ни одному зёрнышку не даст пропасть. Всё соберёт. Всё в дом, чтобы семью выкормить и не дать погибнуть. Сильные семьи поумерали. Мужики здоровенные не выдерживали и с голоду валились в снег, а мой батя носился с утра до поздней ночи. У нас за домом стояла тачка с навозом. Так он знаешь, что придумал? Зимой работы же нет в огороде, приспособил в погребе эту тачку и выращивал грибы. На наших грибах вся улица кормилась.

      Фёдор Игнатьевич снова замолчал, потрясая уже двумя кулаками, и с силой обрушил их на стол.

      – Как это понять? Вся улица кормилась, а они его – краб!

      – Можно инструменты посмотреть? – я поймал себя на ощущении дикой потребности увидеть орудия труда этого человека.

      Фёдор Игнатьевич, словно ждал этого. Резво подскочил и скрылся в коридоре. Послышалось глухое бряканье кованого железа об паркет. Хозяин внёс на кухню два мешка и стал выкладывать прямо на стол.

      – Вот они, все до одного. Я их потом из речки достал, чтобы память о бате осталась. Вычистил. Цыган у нас был кузнец, что надо. Дело своё добре знал. Гляди, какой инструмент! Ты же знаешь, кованое железо ржа не берёт! У меня и батя был такой – настоящий русский мужик – кованный – ржа его не брала!

На пороге эпохального события для молдаван

На пороге эпохального события для молдаван

     Республика Молдова на протяжении последних двенадцати лет проводит планомерную работу по сближению с европейскими стандартами. Можно по-разному к этому относиться, но несомненным является то, что Молдова плавно идёт в Евросоюз. Совсем недолго осталось до заветной даты – 27 июня – даты подписания соглашения с Евросоюзом об ассоциативном членстве. Если смотреть глобально, то Молдову надо принять одним махом во все мировые организации и перестать измываться над этой маленькой страной, из которой даже собственные граждане бегут куда глаза глядят.

      Что следует ждать гражданам Молдовы когда их страна присоединится к группе стран уже имеющих этот самый договор об ассоциативном членстве? Например, Турция уже сорок лет, а Сирия – тридцать пять лет ассоциативные члены Евросоюза. Экономики этих  двух стран куда мощнее экономики Молдовы, тем не менее Евросоюз и глазом не моргнув вторгся в Сирию и начал бомбардировки, желая уничтожить законно избранного президента. Чем же провинилась нефтеносная Сирия? Цветущую, светскую страну превратили в руины французы, а американцы потоптались на человеческом достоинстве сирийского народа. Но, как бы не ужасна была «милость» Евросоюза, меньше всего беспокоишься за Сирию – у неё есть нефть, а это значит – она быстро восстановит разрушенную страну и экономику. Ужасает даже мысль, что ждёт Молдову, если кто-то из молдавских чиновников не понравится чиновникам Евросоюза. Ведь не видно из каких резервов Молдова сможет восстановить свою экономику, если европейская демократия вдруг решит навести «порядок» в Молдове.

      Когда от природных катаклизмов страдает Германия, США или  Франция, я не так уж и переживаю. Конечно, жалко людей, но у них богатые экономики и у них есть деньги восстановиться после последствий стихии. После тех стихийных бедствий которые переживают другие страны, Молдове никогда не восстановиться – дохлая экономика и нет денег. Те же аналогии можно провести и с европейской демократией. Экономика Молдовы не сдюжит даже недельного сирийского сценария гегемонии европейской демократии.

      С чем же приходит Молдова к подписанию ассоциативного соглашения с Евросоюзом? Прежде всего –  Молдова – это регион всегда рискованного земледелия с, на сто процентов, датируемым сельским хозяйством. Но, чтобы запустить даже это убыточное сельское хозяйство, нужны хотя бы люди, а их, как раз и нет уже. Сёла стоят пустые. Ещё пять десять лет и Молдова будем просить Румынию забрать к себе, чтобы населить людьми пустые города и сёла. В некоторых районах сильным руководителям удалось удержать некоторое подобие коллективных хозяйств и даже прикупить за кредиты новую технику. И снова но! один тракторист на три, а то и четыре агрегата. Молдова катастрофически нуждается в трудовых ресурсах. Но, если представить самую идеальную ситуацию и с подписанием соглашения об ассоциации, в Молдову хлынут аграрии из Европы то, какая экономика Евросоюза выдержит молдавское бремя? Только Советский Союз мог себе позволить закапывать ежегодно в молдавскую землю по три тысячи советских рублей, чтобы вырастить в результате продукцию на один рубль. Современная Россия так же не сможет содержать Молдову, а экономику Молдовы надо именно содержать. За счёт собственных земельных ресурсов Молдавия никогда не могла себя прокормить.

      Во времена Советского Союза, чтобы прокормить четырёхмиллионный народ Молдавии, была придумана комплексная союзная программа. В Молдавии стали строить заводы и насыщать их военными заказами и заказами для космоса, а в обмен навесили на целые отрасли обязательства обеспечивать Молдавию всем необходимым. Чтобы удержать молдавского крестьянина на земле советская власть организовала четыре крупнейших семеноводческих комплекса и обязала всех аграриев СССР заказывать у них семена. Сегодня, в России воссозданы семеноводческие комплексы и никто не нуждается в услугах семеноводов Молдовы. Европейцы так же не позволят молдаванам поднять головы. Такая ситуация была во всех отраслях экономики советской Молдавии. Самый приближённый к обывателю пример – фабрика «Букурия» выпускала десятки видов шоколадных конфет, пользующихся популярностью во всем Советском Союзе. Огромная страна закупала столько какао, что хватало делать качественные шоколадные изделия. А что же сегодня? На какое количество какао хватает ресурсов экономики Молдовы? Чтобы предложить людям в ограниченном количестве пару видов конфет? Именно потому, что экономика Молдовы перестала датироваться и содержаться огромной державой и стали закрываться заводы, фабрики и всё остальное.

      Молдавские кликуши, которые в конце восьмидесятых и начале девяностых призывали отсоединить Молдавию от СССР, мол мы себя и сами прокормим, хватит кормить Москву, будем снимать по триста фильмов в год и обгоним Голливуд и ещё много всякой другой словесной дребедени вливали в уши граждан, на поверку дня оказались  элементарными невеждами и неучами.

     А что же таможенный союз? Лично мне хочется услышать конкретики от участников таможенного союза. Уже более восьми лет экономику Молдовы лихорадит от российских запретов. За это время нишу молдавских вин в России заняли вина французские, итальянские, португальские. Этот рынок закрылся для молдаван навсегда. Фруктовый рынок заняли польские, болгарские, турецкие, греческие поставщики, снова для молдавского производителя не найти свободного места. Да и нет таких объёмов у производителей из Молдовы, чтобы насытить российский рынок. Даже если административными рычагами Владимир Путин обяжет покупать молдавский продукт и то хватит этого продукта на небольшой российский городок. Снова наживутся два десятка богатеев и обновят свои ролсройсы, а в чём же выгода для всего народа? Какая выгода от таможенного союза? Допустим, народ Молдовы встанет и настоит на вхождении в таможенный союз. Уже несколько попыток предпринято разными политиками, организовать плебисцит. Войдём и что же дальше? Кто будет руководить страной? Нам говорят, всё будет так как есть по демократическим нормам. Так если всё останется как прежде то зачем молдавскому народу таможенный союз? Мы и так живём в этом ужасе и имеем руководителей, которых по демократическим нормам назначает США. Нам говорят, снизятся цены на энергоносители. Снизьте сейчас. Чтобы обывателю представлять сколько Молдова потребляет газа в год, достаточно взглянуть на газовый факел сжигающий газовые отходы в России – их там тысячи!!! Так вот два факела сжигающих газ в России – это потребности одной Молдавии. А ведь газовая составляющая в экономике Молдовы – это один процент. Россия не может себе позволить субсидировать в экономику Молдовы ради своих геополитических интересов один процент!

      В чём я тоже уверен, так это в том, что когда Молдова подпишет соглашение об ассоциативном членстве то в скором времени она войдёт в Евросоюз полноправным членом. Почему? Потому что станет вопрос кем населять Молдову? А тут предложат свои услуги по решению этого вопроса родственники румыны. Кто же откажет члену Евросоюза? А вот когда румыны придут в Молдову с гуманитарной миссией по спасению молдаван вот тут-то мы и увидим, как надо уметь заставить народ работать, а не протирать штаны в кабинетах и мотаться гастарбайтерами по всему миру. Первое что они сделают – это отменят паспорта и с согласия коллег из Евросоюза начнут молдаван возвращать со всей Европы домой. На границе возвращенцев будет встречать из нищей Румынии, но уже хозяин – румын и, как это они делали в начале прошлого века – батогом и шомполом – «причёсывать» блудных сынов отечества, при этом вручать сапу и отправлять сразу в поле. И ведь хорошо бы, если быть уверенным, что таким образом мы всё-таки поднимем экономику страны и превратится Молдова в цветущий край. Но снова это злополучное НО! Сколько бы ты нищих не соединял воедино – одного богатого не получишь!

      Россия за сорок пять лет (с 1940 по 1991) заигралась своей гуманностью – таланты из народа в театр, академии, в писатели, в учённые, всем поголовно образование, работу посолиднее, кого-то в Высшую партийную школу в Москву, кому-то квартиру в центре Москвы, а надо как  братья румыны – всех отправлять грести и попробуйте поднять только голову!   

        Молдавской экономике нечего предложить ни в Евросоюзе, ни в таможенном союзе.

Переписали молдовцев и молдовок

      В Республике Молдова потрачены за последние двадцать лет десятки миллионов долларов на внедрение системы электронного учёта и документирования граждан. Что характерно, граждане Республики Молдова все эти траты оплатили из собственного кармана. Бюджет не потратил ни цента! На сегодняшний день гражданин РМ не может и шага ступить, чтобы в его электронной карточке учёта не делалась запись. Возникает вопрос – зачем устраивать перепись?

      Я помню две переписи населения в советские времена. Мы переписчиков узнавали на улице. Такое складывалось впечатление, что по улице ходили одни переписчики. Могу понять, зачем в те времена проводили перепись населения. В стране была карточная система учёта. Попробуй подбить все данные по гражданам, собрав информацию по картотекам из всех населённых пунктов? Перепись тогда была оправдана и проводилась раз в десять лет.

      Три недели назад в Республике Молдова была проведена и успешно завершена в две недели, перепись населения. Кто-нибудь видел переписчиков в лицо или хотя бы их силуэты? Как они, вообще выглядели? В СМИ много писали, как распознать переписчика – блокнот, удостоверение, сумка и так далее. Например, в нашем доме никто не видел переписчика и ни к кому не приходили переписывать, а это шестьдесят квартир со средней численностью дома двести человек! В соседний с нами дом тоже не приходили. Мы прошлись по домам по улице Дога и внутренним дворам – ни к кому не приходили переписчики. Кто и кого переписывал? А если и переписали, то когда и какие, мы узнаем результаты? Прошла информация в СМИ с рекомендацией для граждан, чтобы следили как заполняются анкеты и чтобы ни в коем случае не позволяли записывать анкеты карандашом. Заботливый чиновник строго наказывал гражданам со страниц газет – не дайте себя обмануть. В чём обмануть? В том, что объявили перепись населения, выделили деньги, разделили деньги в узком кругу, а никакой переписи не было? Взяли анкетные данные из электронной картотеки Министерства информационных технологий и всё?

      Очень хотелось бы знать – кого переписывали во время переписи населения в мае 2014 года в Республике Молдова – молдовцев и молдовок? А остальных – молдаван, румын, русских, болгар, гагаузов, цыган, наконец, переписали? Неужели удалось всех до единого? ;)

      Это же надо, какая блестящая афёра!? Деньжищи огромные распили на глазах у народа и всё шито-крыто!

Образование - болото?

                                  «Что проку знать двадцать языков, чтобы на всех говорить глупости».

      Закончился учебный год и, как всегда, его венцом стали экзамены – переводные для девятых классов и бакалавриат для двенадцатых. По перечню предметов, которые вынесены на экзамены, можно безошибочно определить – в системе образования Республики Молдова победили предметники-языковики. Экзамен по румынскому, по английскому, по русскому и почему-то вдруг – по математике. По-видимому – это страшилка из студенческого прошлого чиновников-языковиков. Вот они и решили – помучаем и молодое поколение. 

      Для того чтобы поднять мёртвую экономику страны важны специалисты-технари, а это значит и экзамены должны быть – по физике, биологии, химии, математике, истории. Касательно языков, так эти экзамены в самую последнюю очередь. Языковики возмутятся – мол, речь, язык – это определяющее в формировании личности. И я соглашусь, но для экономики эти предметы не годятся. Я уже не говорю о том, что если, учителя-языковики, за двенадцать лет не научили языку и не привили привычку читать, то экзаменом не исправить. Конечно, тенденция девяностых крепка и стала, чуть ли не наследственной – помните, о чём мечтали девицы в те годы? Выучить английский, уметь печатать на машинке и знать секретарское дело. Этого набора моральной проститутки им хватало, чтобы присмотреться к толстосуму и покачать с того денег, в качестве секретаря понаблюдать за окружением его и подороже продать свою внешность. Просматриваешь биографии жён богатеев и диву даёшься, сплошь и рядом – секретарши, стюардессы, продавщицы, и все знавали по два, а то и три языка, и ни у одного доктора наук! Знание языков это приличный довесок к академическим знаниям! Но не ради того, чтобы заказать чашку кофе или выторговать приличное содержание или гонорар за ночную услугу. ;)

      Невозможно не оглядываться назад, ведь среднее поколение, которое сегодня руководит Министерством просвещения Республики Молдова вышли из советского всеобуча. Утверждаю – лучшего образования в мире! Какие же самые весёлые и интересные истории из нашего учебного и студенческого прошлого? Конечно, истории связанные с подготовкой шпор и мастерством списывания во время экзаменов. Знаменитая фраза – настоящий студент учится во время экзаменов! Почему я заговорил об этом? Контроль, который сегодня устроен за экзаменуемыми ужасает своим абсурдом. Видеокамеры, церберы, пронумерованы столы и сами воспитанники, стоит оглянуться тут же экзаменуемый удаляется с экзамена, не с того угла вскрыли конверт с экзаменационными работами, то аннулируются все работы и все отправляются на пересдачу. Спасибо – ещё не бьют и церберы не стоят голыми, но мы на пороге и этих новшеств. Почему голыми? Чтобы проверить экзаменуемых на устойчивость и смогут ли они выдержать, чтобы не отвлекаться от экзаменационного задания. Чем не средство проверки – голые церберы?

      Хочется напомнить устроителям экзаменов. Самые гениальные открытия были сделаны на клочках бумаги, промасленной газете, а вся медицина, наша, современная и вовсе начиналась с того, что врачи отрывали из могил трупы и исследовали и учились на них оперировать.  Даже закон гидростатики Архимед открыл сидя в ванной, а не в кондиционированном классе под прицелом камер и голых церберов. А Ньютон? Сидя под яблоней получил упавшим яблоком по голове что сделал? Он не обгадился, чего добиваются наши церберы от лицеистов, навешивая камеры, а открыл закон земного притяжения.

      Но вернусь к шпаргалкам. Никогда не забуду нашего преподавателя по ботанике в  институте – Владимира Ивановича. Как и все, он ловил списывающих. Списывающих, и в наши времена ловили. Так вот, Владимир Иванович, поймав списывающего, внимательно рассматривал шпаргалки на предмет определения почерка. И если шпаргалки были написаны самим студентом, то он изымал их, а студента возвращал сдавать экзамен. Почему? Потому что профессиональный преподаватель-педагого правильно считал, чтобы подготовить шпаргалку студенту надо поработать с учебниками и литературой, проштудировать лекции, найти ответ на вопрос или по теме, прочитать, определить важную или основную мысль, выделить её и записать мелким почерком. Все шпаргалки сложить в последовательности, чтобы удобно пользоваться. Затем, уже на экзамене, студент действовал в обратном порядке – подсмотрев в шпаргалке основную мысль на контрольный вопрос, должен был развить эту мысль так, как в учебнике или лекции. Так вот, Владимир Иванович, считал, что это важнейший элемент образовательного процесса – подготовка шпаргалки.

      Я не призываю разрешить списывание, но я против самодурства и абсурда, который, к нашему большому сожалению, становится нормой чиновников Министерства просвещения РМ.

      А вот в техникуме, когда я учился, был другой преподаватель по мелиорации, блестящий педагог – Бирюк Василий Васильевич. Для экзамена он собирал огромное количество специальной литературы и выкладывал её на стол. Учащийся брал билет и в течение короткого времени должен был найти среди горы книг ответы на вопросы. И если учащийся владел предметом то ему не составляло труда отыскать правильный ответ. Это воспитывало навык в специалисте работать с литературой. Знать всё невозможно, но научиться найти ответы на поставленные вопросы и знать где их искать – это один из самых важных навыков будущего специалиста.

      Министр просвещения РМ Майя Санду, как то заявила, что надо расслаивать и отсеивать после девятого класса учащихся гимназий, чтобы не тянуть за уши слабаков и не тащить их за уши в вузы, а чтобы те отправлялись приобретать профессии в колледжи (по нашему, по-советски – это профессиональные училища – ПТУ). Мол, справедливо заметила Майя Санду, нам нужны профессионалы в разных профессиях, нам не нужно, чтобы всё население Молдовы имело высшее образование. Справедливости ради, снова отмечу специально для Майи Санду – уровень образования, которое получают так называемые студенты в современных молдавских академиях и университетах, едва дотягивает до уровня советских ПТУ! ;) 

      Но, в общей концепции министр права, а кто будет отсеивать и по какому принципу? Скажем, титан мысли Константин Эдуардович Циолковский не смог сдать экзамены и провалил свою учёбу, но имя его стоит во главе всей мировой космонавтики, а его церберы канули в лету безвестными. Специально для чиновничьих мужей Минпросвещения РМ предложу пару строчек из гимназисткой жизни Циолковского: «Во втором классе Костя остался на второй год, а с третьего последовало отчисление с характеристикой «… для поступления в техническое училище». После этого Константин уже никогда и нигде не учился — занимался исключительно самостоятельно; во время этих занятий он пользовался небольшой библиотекой отца (в которой были книги по естественным наукам и математике). В отличие от гимназических учителей, книги щедро оделяли его знаниями и никогда не делали ни малейших упрёков».

Другой пример. Гений мировой науки Николай Васильевич Тимофеев-Ресовкий всего лишь прослушал университетский курс по биологии, проигнорировав лекции по другим предметам, и уехал заниматься наукой. Кстати сказать, лекции самого Николая Васильевича приезжал послушать сам Нильс Бор! И таких примеров множество.

Из молдавской жизни приведу тысячи примеров. Пройдите по кафе, барам и другим заведениям средней руки. Они заполнены бывшими студентами академий и университетов. Я не стану ёрничать – каковы академии и университеты, таковы и специалисты, но очень хорошо, что вчерашние сельские жители, прежде чем прийти работать официантом или барменом в кафе или ресторан, проходят университетский или академический курс!!! Представляете, чтобы стало с нашей сферой обслуживания, если бы сразу из коровника да в бармены и официантки? Хотя, их и после образований ещё нужны годы, чтобы окультурить.

      И что же делать? Прежде всего повысить контроль за отбором учителей. Посредственный учитель не может воспитать личность! Экзаменовать учителей ежегодно на предмет всесторонней образованности, какой предмет ни преподавал бы этот учитель. И если расслаивать учеников, то надо сначала расслоить учителей и не допускать в городские, а тем более в столичные  школы учителей из сёл. Учитель должен быть из благополучной семьи и иметь собственную семью. Снизить процент допущенных к образовательному процессу учителей одиноких, учителей без собственных детей, разведённых, с нагулянными детьми. Не допускать в школы учителей с вредными привычками и проституток, малообразованных  и у которых собственные дети относятся к трудновоспитуемым. Если собственных детей не могут воспитать, то какое же сможет дать воспитание этот учитель чужим детям.